Статья выходит в канун православной Пасхи, поэтому вполне очевидно, какую книгу мы будем перечитывать в этот раз. Перечитать Библию полезно вне зависимости от вероисповедания и мировоззрения — в последнее время она стала настолько востребованным источником для цитирования, что следует лишний раз вспомнить, о чем там вообще речь. Всевозможные некорректности и ошибки этих цитирований уже неоднократно исправлял Александр Солдатов, и я не стану за ним повторять — я просто предлагаю обратить внимание на несколько коренных различий между Ветхим и Новым Заветом, о которых предпочитают забывать все сторонники «специального крестового похода» начиная с патриарха.
Пророк в своем отечестве: с кем разговаривает Христос?
Интересно наблюдать за многолетними попытками государства поставить между православием и народностью знак равенства. Попытки эти обречены на провал по одной простой причине: не существует, пожалуй, такого социологического понятия, которое соответствовало бы духу Евангелия меньше, чем понятие «народ». И дело здесь не в том, что для Христа, как мы помним из послания апостола Павла, нет «ни эллина, ни иудея» — апостол имел в виду не национальность, а конфессиональную принадлежность. Дело даже не в том, что пророка в своем отечестве быть не может. Дело в самой новозаветной риторике: Христос не просто никогда не оперирует понятием «народ», но и вообще предпочитает говорить не с толпой, а с человеком.
Времена, когда Бог говорил с «народной массой», остались в Ветхом Завете. Не будем следовать за некоторыми богословами и думать, что ветхозаветный Бог злее и более жестокий новозаветного — хотя, конечно, сложно представить евангельскую сцену, в которой Богу бы вздумалось устроить всемирный потоп или уничтожить целый город просто потому, что Ему не нравится население. Нет, Бог один и тот же — изменились методы воспитания.
Не зря апостол Павел называет ветхозаветный закон «детоводителем ко Христу»:
Бог не только гениальный творец, но и гениальный воспитатель, использующий те приемы и практики обучения, которые его дети способны понять в конкретный период своего развития.
Если поначалу взрослеющее человечество способно воспринимать только педагогику спецэффектов — огненные столбы, расступающиеся морские воды, «громы и пламя, и звук трубы, и гору дымящуюся» (Исх. 20:18) и прочее подобное, то рождение Христа является символом человеческого совершеннолетия — что-то вроде того обычного эпизода из жизни любого родителя, когда он садится лицом к лицу с ребенком и объявляет: «Ты вырос, и давай теперь поговорим серьезно». Ветхозаветный Бог всегда обращается то к народу — дому Израиля, то к роду — коленам, а если и решает вдруг обратиться к кому-то конкретному, к Аврааму или к Моисею, то либо для того, чтобы испытать его «профпригодность» как прародителя народа (Авраам), либо для того, чтобы транслировать через него свою волю (Моисей).
Человек в Ветхом Завете — это такое подобие сотовой вышки: сигнал принял, сигнал транслировал, mission completed.
Педагогика Христа — это педагогика личного отношения. В его арсенале, конечно, остаются и спецэффекты вроде хождения по воде и превращения воды в вино — но чудеса, как мы помним, он творит нехотя и предпочитает самый простой и уважительный по отношению к ученику педагогический прием — общение. Нейтрализуются любые абстракции: происхождение, род деятельности, репутация.
Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»
Разговор идет лично с Петром, или лично с Закхеем, или лично с Никодимом, или лично с самарянкой — и каждый из собеседников является не средством, а целью. Разговор этот предельно конкретен: никаких идеологий, никаких политических программ — ничего настолько необъятного, чтобы появился простор для спекуляции. И уж тем более ни слова о патриотизме: во-первых, родина христианина вообще располагается не на земле, а на небе, а во-вторых, затруднительно проповедовать патриотизм, когда Проповедника изгоняют из собственного города и распинают сограждане — как раз по очень патриотическим соображениям.
Идея народности в Евангелии вообще себя максимально дискредитировала, и поэтому педагогика Нового Завета — это педагогика личной ответственности: я не отвечаю за грехи моего рода, моей нации, тем более — за грехи человечества. Я отвечаю только за самого себя — но за самого себя я отвечаю в полной мере.
Категорический императив vs «Блаженны миротворцы»: как говорит Христос?
Повзрослевшему человечеству не нужны приказы. Время, когда Отец учил своих детей через запреты (не убей, не укради, не прелюбодействуй и далее по списку) — прошло. Христос не отец человеческий, а сын, о котором человечеству доверено заботиться, и, как сказано в послании к Галатам, каждая отдельная личность больше не раб его, но наследник, а еще друг (Ин 15:14) и соработник (Кор 3:9). Такие доверительные отношения требуют совсем другого тона — и новые заповеди Христос дает не через императив, а через похвалу: «Блаженны…» Переводчик Валентина Кузнецова говорит, что в оригинале это «блаженны» является не прилагательным, не глаголом, никакой самостоятельной частью речи — а просто междометием, вроде нашего радостного «Ах!» или, допустим, «Ура!».
То есть читать заповеди блаженства надо примерно так: «Ура, нищие духом! Ура, плачущие! Ура, кроткие!» — и так далее. Иными словами, вместо приказов Христос выражает свою радость по поводу того, что кто-то — плачущие, миротворцы, правдолюбцы — уже достигли определенной степени взросления, чтобы быть его друзьями и соработниками. При этом никто не запрещает лгать, враждовать, воевать — Бог, как хороший Отец, превыше всего ставит свободу человеческого выбора. Просто в таком случае не надо называть себя христианами.
Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»
Единственный императив, который позволяет себе Христос, звучит так:
«Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим — сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф 22:37-39). Больше приказов Христос не отдает, и исполнение исключительно этих двух заповедей подразумевает, по Евангелию, принадлежность христианству.
Наконец, помимо этих двух императивов в речи Христа звучит еще один — но принадлежит он не ему и по сути своей является повторением давно пройденных, но неправильно понятых уроков: «И так во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки» (Мф 7:12). Если быть точным, цитирует он здесь пророка Гилеля, который сказал: «То, что ненавистно тебе, не делай другому».
Между «делай» и «не делай» существует огромная разница, и лично для меня именно в этом различии заключается суть христианства. Проблема в том, что не причинить зла — не убить, не украсть, не солгать — еще не является действием. Как мы понимаем, трупы тоже не прелюбодействуют и не чревоугодничают. Даже наоборот: они преисполнены смирения и покорности, лежат себе и молчат, что бы ни творилось вокруг. К концу света, может быть, встанут. Но христианство — религия активного делания, настолько активного, что даже Бог спускается с неба и участвует в жизни наравне с людьми.
Христианин не просто может, а по определению обязан вмешиваться в жизнь — проповедовать, заботиться, вообще всячески гуманизировать и благоукрашать мир вокруг.
И знаменитая фраза о том, что Христос пришел принести «не мир, но меч», которая уже больше года летит из всех чайников, означает на самом деле, что меч этот должен быть использован с единственной целью: с целью уменьшения концентрации зла на каждом квадратном сантиметре собственной души.
И это единственный возможный способ использовать оружие по прямому назначению — остальные способы христианству неизвестны.
