Еще один тип личности, который проявляется в условиях диктатуры и о котором мы пока в нашей субботней рубрике не упоминали, —это святой. Из-за того, что человеку вообще свойственно делить мир на черное и белое, клеить ярлык святости примерно так же модно, как ярлыки героя, гения или предателя. Но проблема в том, что критерии «святости» в реальной жизни, а не в житиях, размыты еще сильнее, чем критерии «положительности» или «отрицательности» героев в литературе. И яснее всего по поводу этой размытости критериев, как кажется, высказался Грэм Грин в романе «Сила и слава».
Мексика, 1920-е годы — время социальной революции и гонений на христиан. Репрессии против духовенства, полный запрет богослужений, закрытие храмов, изъятие богослужебной литературы — в общем, известная для России картина. В конце концов остается один-единственный священник, не лишившийся сана и не отрекшийся от веры, — да и тот не волевой и мудрый пастырь, каким требует быть его роль, а безымянный «пьющий падре» — алкоголик с внебрачной дочерью. Он ходит по деревням, исповедует, причащает, крестит — то есть исполняет профессиональные обязанности, а в перерывах между ними пьет и старается сбежать за границу или хотя бы скрыться от преследующей его полиции. Если есть тип героя, наиболее не соответствующий сюжету, в который его поместили, — то это он. Да и сам падре не имеет совершенно никакого желания быть символом или иконой — он и не эмигрировал-то вместе со всеми не из каких-нибудь озарений или героических побуждений, а просто: сначала было рано уезжать, потом стало поздно. И вообще: со школы его считали слабаком, безвольным, дразнили и издевались, а тут внезапно он остался один посреди кромешной опасности — вроде как смелый. Приятно.
Грэм Грин. Фото: Википедия
В противовес ему «по ту сторону баррикад» поставлен персонаж, гораздо более соответствующий общепринятым меркам святости. Это преследующий священника лейтенант — тоже, кстати, безымянный. У лейтенанта четкие принципы, безупречная репутация, цельный характер — и, в общем, чрезвычайно гуманистические убеждения: он хочет сделать людей счастливыми. Церковь, считает он, человека порабощает, а он хочет сделать всех свободными, имеющими право на какое угодно счастье. Законченности образа святого мешают только два небольших «но»:
во-первых, счастье всем даром возможно для него исключительно в том виде, в котором он сам его себе представляет. И второе: для того чтобы кто-то достиг этого рая, он готов отправить пару-тройку десятков других в ад.
Он придумывает простой и действенный способ поймать священника: брать в каждой деревне заложника и, если крестьяне не выдадут «пьющего падре», расстреливать их — тех самых, кого он собирался осчастливить. «Я хочу отдать людям свое сердце», — формулирует он свою сверхзадачу. «Не выпуская из рук револьвера», — добавляет священник.
Так и играют эти двое в догонялки, а фоном им служит разруха и нищета, культ войны и насилия — и выражается он не только в расстрелах и разрушении храмов, которые описываются довольно обобщенно, а в целом: в отношениях людей, в образе их жизни, в самой природе. И в конце концов — спойлер — выигрывает, конечно, хороший, принципиальный и непьющий лейтенант, а плохой грешник падре становится под дуло ружья, успев перед расстрелом пробормотать что-то невнятное — кажется: «Простите». И вот здесь, пожалуй, начинается самое интересное. Финал романа трактуют по-разному. Самая распространенная точка зрения — в том, что это «Простите», конечно, поражение священника, который не смог найти в себе сил если не крикнуть что-то героическое и волевое, то хотя бы мужественно промолчать. Мне же видится в этом полуневнятном бормотании его полная победа: мечтавший исповедаться перед смертью, но не нашедший того, кто смог бы принять исповедь, он в итоге успевает попросить прощения сразу у всего мира — так, как на православной литургии это делает священник перед приходом, и так, как умер на кресте разбойник, попросивший Христа его помянуть. То есть он умирает покаявшимся — и святым.
Он не выиграл потому, что выжил, — он не выжил. Он не выиграл потому, что совершил подвиг или кого-то спас — ничего не совершил и никого не спас.
Но он выиграл потому, что среди бесчеловечности и лакированной риторики войны остался человеком — со всеми его пороками и противоречиями.
Он выиграл потому, что среди господства извращенной религии — веры в рай для избранных, в нормальность убийства, в нормальность нелюбви — единственный сохранил веру в Бога неискаженной, веру в любовь и в ценность каждой души, и эту веру проповедовал. И именно он, в конечном счете, обладал настоящими силой и славой — потому что в любых условиях, будь то война, тюрьма, диктатура, нищета и прочая, «важно только одно — быть святым».
Он говорил:
— Один из отцов церкви сказал нам, что радость всегда связана со страданием. Страдание — это часть радости. Нас мучает голод, и вспомните, какое это наслаждение, когда мы, наконец, можем насытиться. Мы жаждем… — Он замолчал, приглядываясь к людским теням, ожидая, что сейчас послышатся едкие смешки, но никто не засмеялся. Он сказал:
— Мы лишаем себя многого, чтобы потом насладиться. Вы слышали о богачах в северных странах, которые едят соленое, чтобы возжаждать того, что называется у них коктейль. До свадьбы, после помолвки, проходит долгий срок и… — Он снова замолчал. Он недостоин — это чувство гирей висело у него на языке. В хижине запахло горячим воском: одна свеча подтаяла в нестерпимой ночной жаре. Люди ерзали на жестком полу. Тяжелый дух от давно не мытых человеческих тел забивал запах воска. Голос его зазвучал упрямо, властно:
— Вот почему я говорю вам: рай здесь, на земле. Ваша жизнь есть часть райского блаженства, точно так же, как страдание есть часть радости. Молитесь, чтобы Господь посылал вам все больше и больше страданий. Не гоните от себя страдания. Полиция, которая следит за вами; солдаты, которые собирают с вас налоги; хефе, который бьет вас, когда вы по бедности не можете платить ему; черная оспа, лихорадка, голод… все это приближает вас к райскому блаженству. Как знать, может, не испытав всего этого, вы не вкусите блаженства полностью. Оно будет незавершенным. А райские кущи? Что такое райские кущи? — Гладкие, литературные фразы, пришедшие к нему на память из другой жизни — строгой, размеренной жизни в семинарии, — путались у него на языке. Названия драгоценных камней. Иерусалим золотой. Но эти люди никогда не видали золота.
