«На шкафу меньшей из двух комнат научного сектора Школы-студии МХАТ в Камергерском годами пылились картонные ящики. Шла жизнь, и никто не обращал на них внимания. Но пришло время ремонта, и прежде чем вытащить картонки на свалку, сотрудники сектора решили в них заглянуть. Инстинкт академической ответственности не подвел. В ящиках лежало сокровище».
Теперь, когда вышли два тома «Писем в Художественный театр» (М., «Навона», 2023), выяснилась его цена.
Если вообразить роман со временем в жанре нон-фикшн, он перед нами: адресатами Станиславского и Немировича-Данченко, многих актеров театра были первые люди эпохи — Блок, Брюсов, Горький, Алексей Толстой и Мережковский, Ермолова, Комиссаржевская, Коонен, Савина, Рахманинов, Леонид Андреев и Зинаида Юсупова, Добужинский, Кустодиев, Головин, Мейерхольд, Вахтангов, Шаляпин, Чехов. А также гимназисты, купцы, каторжане, инженеры, курсистки, солдаты и матросы, врачи, школьники, крестьяне. Зрители. Все они любили Художественный «как лучшее в собственном мире». Двухтомник охватывает первые тридцать лет: от основания театра в 1898-м до 1928-го, кануна Великого перелома.
Через три десятилетия — и каких!— идет чистый поток мощных человеческих эмоций. И сегодня по ним можно замерить глубину разломов, болезненность сдвигов русской жизни. По тому, как меняются тон и темы писем, ощутить драму перемен в истории и стране.
Обрести такие документы — удача исследователей. Но и читателей тоже. Под редакцией Инны Соловьевой, Ольги Егошиной, Ольги Абрамовой мы получили чтение редкой знаменательности.
«Ваше искусство, тонкое и прекрасное искусство, трепещущее живою жизнью, наполненное благородною мыслью, обвеянное мечтою об иных, лучших временах для исстрадавшегося и озлобленного человечества, о светлом будущем, в котором многое должно быть совсем не похоже на настоящее…» Звучит так, будто философствует чеховский Вершинин, а между тем это письмо Любови Гуревич, будущего исследователя МХАТа. Письма — род уникальной энциклопедии: нравы, характеры, типы отношений, уровни общественных мыслей, представления и правила, запросы и вкусы людей девятнадцатого и двадцатого веков.
Владимир Немирович-Данченко. Репродукция Фотохроники ТАСС
А вот зрительница после премьеры пишет Качалову, задает продиктованный «подавляющей тоской неразрешенной загадки» вопрос: страдал ли Ставрогин? Ведь: «Вы так играли! Так бесконечно хорошо играли! Я не помнила себя, не помнила окружающей жизни, забыла всех и всё…»
Есть отдельные линии переписки людей близких, друживших десятилетиями. В роковом семнадцатом году Александр Сумбатов-Южин поздравляет «Волю», Владимира Ивановича Немировича-Данченко, с именинами; главное пожелание:
«Желаю тебе спасти хоть театр от той бездны, куда рушится многое»…
Есть программные обращения, как, например, Леонида Андреева к Немировичу в 1914 году о стратегии выбора материала: он призывает ставить Блока, а не Сургучева (кто сегодня помнит это имя?), остро ощущая кризис театра. Сам уровень этого «консалтинга» уже кажется космическим. Как и участие Андреева, Гиппиус, Горького, Мережковского, Алексея Толстого в формировании актуального репертуара.
Конечно, самый частый адресат — Константин Сергеевич. О чем только не просят Станиславского: об автографе для «народной учительницы», деньгах на гимназию, изменении мизансцен, правках в спектакле, ангажементах. О билетах для князя Кропоткина, вернувшегося в семнадцатом году из изгнания. И — просто о том, чтобы он своим пером коснулся чьей-то раненой души. Особенность этих писем в том, что все они так или иначе — о высоком, о сущностном. Из них ясно, каким значимым был Художественный театр для человека во времени. Строителем души, советчиком и утешителем. Собирателем населения в нацию, выразителем важнейших ее чаяний. Источником опыта и открытий. Тем, что «поднимает ввысь». Очевидно поэтому многоголосый двухтомник несет силу и энергию духовного акта.
1937 г. Театральный режиссер Константин Сергеевич Станиславский за работой. Точная дата съемки не установлена. Фото: ТАСС
Первая треть ХХ века испытывала Художественный и его зрителей огнем и оружием, голодом, нищетой, переворотами и утратами; некоторые письма окликают наше настоящее, будто написаны вчера:
«…С каждым днем не то что счастье, но и простое спокойствие становится все менее возможным из-за всего ужаса, который творится на всем свете и который кровавыми своими волнами так и хлещет по всему нашему мирному обывательскому быту. …Еще и еще хочется на себя навалить дела, только бы отвлечься от всего, что происходит вокруг. И неужели решение этой задачи все еще упорно и нелепо ожидается в простой, достойной дикарей формуле: «око за око и зуб за зуб»? …Неужели в людях заложено столько стадного чувства и столько злобы, чтобы так и остаться слепыми до того самого момента, когда обе страны погибнут, истекая кровью?»
(Александр Бенуа — Станиславскому, 26 декабря 1916 года).
Объясняются в любви артистам и их героям, говорят о «литургии красоты», художественном счастье. И критикуют, негодуют, возмущаются. Прямо пишут: «тяжелое впечатление от выбора пьесы»; «легкий дешевый фарс», «чепуха» «падение художественного вкуса»; «как вы могли?!» и т.д. Вовсе не одним только елеем авторы писем обливают адресатов, и замечательно, что составители сохранили палитру суждений. К тому же не только массив писем делает издание событием, а, как ни удивительно, комментарии и сноски. Дело в эффекте постзнания, документальной возможности резюмировать «все жизни, все жизни», пульсация которых так ощутима на страницах двух томов.
Вот человек пишет в МХТ, просит прислать ему пьесы в ссылку, чтобы там затеять театр, а из сноски мы узнаем: бежал, арестован, снова бежал, воевал, расстрелян.
Или двадцатилетний студент умоляет К.С. помочь ему стать актером («без этого жизнь пуста»), а из сноски следует: это писал в 1926 году будущий выдающийся клиницист-рентгенолог, автор десятков научных работ.
Комментарии подсвечивают судьбы, вносят жесткость реальной прошивки. Дают изданию достоверность обратной перспективы и ее же горечь.
Отдельное событие — послесловие Инны Соловьевой, пора уже честно обозначить — великого историка Художественного театра. Соловьева формулирует суть и стержень задачи: «Художественный театр потому и имел в духовной жизни страны положение чрезвычайное и центрирующее, что был занят не чем иным, как этим: взаимоотношением национального идеала к национальной действительности… драмой национального идеала неизбежно переживающего слом и кризис в пору сломов исторических».
Сквозь призму этих двух томов место и роль сегодняшнего российского театра очевидны.
