Что значат для тебя перемены, если ты не субъект? Сразу ответим на поставленный вопрос: ничего не значат. И сразу обозначим, что под переменами мы будем здесь понимать радикальную трансформацию обстоятельств.
Перемены, которые когда-то были воспеты Цоем, часто воспринимаются людьми как едва ли не гарантия новой жизни. Однако факты свидетельствуют:
если новая жизнь не появилась внутри тебя самого, то никакие обстоятельства тебе ее не дадут.
Внутреннее движение к идее, еще не очевидной, только обозначенной на горизонте — или хотя бы попытка движения, — это называется субъектностью. Относительно как индивида, так и общества. Коротко говоря, субъект мыслит и действует из внутренней идеи, а также из нее он относится и к переменам обстоятельств.
Как можно с точки зрения субъектности расценивать эффект от главного события, случившегося в «русском мире» в эти дни, — от этого безумного «похода на Москву», который мы все наблюдали?
По сути, действо было направлено против самой главной экзистенциальной скрепы последних двадцати лет — против доверия к системе мировоззрения.
Во всех открытых заявлениях инициатор похода примерно это и имел в виду, — высказываясь, понятно, на своем специфическом языке. Поход против того, что очень долго составляло основу реальности для большинства жителей «русского мира». Основа чего поступательно складывалась из длинных речей конституционного гаранта, из бесконечных медиашоу, из необсуждаемых запретов на все, что не соответствует мейнстриму, и, надо полагать, жители «русского мира» были действительно довольны такой основой — по крайней мере, все иные, альтернативные варианты они не воспринимали всерьез.
И вдруг — все под сомнение. Причем сомнение не декартовское, интеллигентное, — на такое русский человек и не посмотрел бы, — а с применением профессиональных боевиков и бронетехники. И со вполне определенным шансом учинить весьма радикальное «отрицание отрицания» на самом стратегическом уровне.
А что русский человек? Почувствовал ли он, что земля может уйти из-под ног и то, что всегда было правдой, — перестанет ей быть? Ведь если кто-то имеет убеждения и доверяет своей картине мира, то ему сделается весьма не по себе от таких перемен.
Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»
В тот субботний день, когда известная версия реальности «русского мира» действительно была под сомнением, — русский человек ничего по этому поводу не почувствовал. Обычный выходной, в воздухе не висит никакой тревожности — наподобие той, что плотно всех накрывает во времена дефолтов. Нет, лица людей безмятежны, и случайные обрывки фраз, что слышны от прохожих, не выдают никакой катастрофы. Наверное, сто лет назад, когда большевики отменяли прежнюю Россию, — было то же самое. Никто ничего не почувствовал. Как написал тогда философ Розанов в своей метафорической манере: «Да, уж если что «скучное дело», то это — «падение Руси». Задуло свечку. Да это и не Бог, а шла пьяная баба, спотыкнулась и растянулась… «Ты нам трагедий не играй, а подавай водевиль». (В. Розанов. «Апокалипсис нашего времени»).
Какой из этого всего вывод?
Очевидно, что даже прямая возможность обрушения знакомой и вроде бы убедительной картины мира не оказывает на жителей «русского мира» особенного воздействия.
Если и ставился кем-то вопрос о том, может ли человек существовать без мировоззрения, то вот и ответ: русский человек может, и может легко.
Как в целом расценить эффект от случившегося? Так, что оно не произвело на «русский мир» никакого эффекта. В голову откуда-то стучится хоть и вульгарный, но вполне уместный для данных обстоятельств слоган: «Нет субъекта — нет эффекта».
* * *
Конечно же, и несубъектные люди имеют потребности и желания. Они могут желать разных хороших вещей: правды, справедливости, мира, — или величия, в конце концов.
Но если нет движения к этому изнутри, нет субъектности, — то такие желания будут порождать не перемены, а лишь плодить «великих вождей» с их мессианскими репликами.
Это к известному мнению, что если найдется такой вождь, кто правильно почует запросы и чаяния людей, а потом пообещает дать им чаемое, — то вот и прямая дорога или к революции, или к великой империи — словом, к новой жизни.
Но ни один вождь не может сделать несуществующее — существующим. Если в людях нет правды и мира, и величия, хоть они того и желают, — всякая провозглашенная «правда» будет тем самообманом, в котором нуждается всякий, кто не знает, что такое «внутренний мир», но при этом не хочет чувствовать себя и «тварью дрожащей». В итоге да, тварью он себя не чувствует, — если при всяком сомнительном случае вовремя вспоминает о своем «великом вожде», — но и субъектом не становится.
Главная проблема всех русских бунтов, как, собственно, и русского патриотизма:
люди никогда не делают ставку на себя самих. Ставят на харизматичного мессию, на «славное прошлое» или на крепкую государеву руку. Они даже готовы рисковать и умирать за все это. Но рискуют и умирают они не за свое и не за себя.
Никакая идея как будто бы не возникает из субъектного начала, из «нутра» русских людей. Все, на что из мира идей русские люди привычно ссылаются, — это лишь нечто, взятое ими на прокат, в кредит, для вспомогательных целей. Это именно «скрепы», а не автохтонная органика их бытия. Поэтому новая жизнь все и не приходит к этому бытию, из века в век не приходит. И до сих пор оказывается прав мизантропический Чаадаев в своем взгляде на русские вещи.
Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»
* * *
Человеческие социумы обновляются по-разному, в зависимости от своих типов. Есть социумы субъектные, где внутренние миры граждан, их внутренние свободы пытаются найти консенсус с общественным целым. И вносят в это целое свои индивидуальные версии — с учетом того, что свобода живущих рядом не должна радикально пострадать. Это сложный и тернистый путь, а потому такие общежития не знают долгой стабильности, они всегда подвижны, всегда обновляются. Сюда относятся социумы античного, греко-римского мира и перенявшие их эстафету социумы мира европейского.
Есть общежития ритуальные, где все работает на воспроизводство некогда установленного священного порядка. Перемены случаются и здесь, но они носят внешний, несубстанциональный характер. Обновления касаются лишь функциональной, технологической оболочки такого социума и активируются в той мере, в какой это необходимо для успешного выживания среди окружающего бытия. Внутренняя же суть неизменна, и основы должны сохраняться в первозданном виде. Да, можешь пользоваться айфоном последней модели, но пять раз за день ты должен прочесть молитву, обернувшись в сторону Мекки. Таковы священные социумы азиатского типа: исламский мир Передней Азии или конфуцианский мир Восточной Азии.
Также есть и такие социумы, где, как в архаические времена, все вопросы и ответы вращаются вокруг источника принуждающей силы. Ни субъектности, ни ритуала: только сила и безусловное уважение к ней.
Меняются лишь имена распорядителей силового ресурса, но не сама природа общественных отношений. Да, здесь появляются время от времени и творящие личности, и смелые идеи — однако в этом социуме они не встречают большого понимания и поддержки. Но тот, за кем сила или пусть даже только обещание силы, — он почти гарантированно вызовет интерес и обретет сторонников.
Пути истории замкнуты в кольцо: что бы здесь ни явилось, оно все равно сведется к известному вопросу: «В чем сила, брат?»
И ответ тоже всегда известен: сила в том, что у тебя в руке есть тяжелый автоматический пистолет, а у твоего оппонента — нет. Таким предстает нам «русский мир», как со своей государственностью, так и со своей анархией.
Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»
* * *
Может ли случиться с этим вот «русским миром» действительно существенное обновление? Да, разумеется: человеческая история большая любительница импровизаций. В какую сторону? Совершенно определенно, не в сторону общества ритуала, ибо в «русском мире» ритуальность всегда выступала как тягостная обязанность, но никогда не была вдохновляющим мотивом. Субъектное общество — да, единственный перспективный вариант. С учетом того, что все последние столетия «русский мир» вбирал в себя, в лице наиболее осознающих своих представителей, — все утопии и идеи субъектной европейской цивилизации. Оттуда, из адаптированного Европой греко-римского наследия, может прийти то, чем обновится «русский мир». Естественно, обновится на свой неповторимый и странный манер.
Если же нет, не случится, — то до конца дней своих «русскому миру» останется наблюдать, как сменяют друг друга парни с автоматическими пистолетами или еще чем-то побольше. Но это ли история?
