До сих пор в наших субботних обзорах мы, в основном, перечитывали книги о трудностях жизни в советской системе. Сегодня мы продолжим изучать человека в авторитарно-тоталитарной среде обитания, но на этот раз — и в нескольких последующих — наш разговор будет идти не о России и не об СССР, а о загранице. Начнем с Италии, с романа Альберто Моравиа «Конформист» — место действия: Рим, 1938 год.
Главного героя зовут Марчелло Клеричи. С детства у него, как говорится, психологическая травма: подвозивший мальчика водитель попытался его изнасиловать, и Марчелло, защищаясь, выстрелил в него из револьвера. У мальчика и до этого возникали психологические проблемы — жестокость, агрессия, — но случай с водителем окончательно его ломает.
С тех пор Клеричи всю жизнь пытается доказать себе и другим, что он такой же, как все, без всяких странностей и отклонений — короче говоря, что он нормален. Фанатичный поиск нормы во всем диктует каждый его поступок: распорядок дня, женитьбу, интересы, — а еще службу в фашистской разведке и поддержку режима дуче. В один прекрасный день Марчелло под видом свадебного путешествия едет с женой в Париж, где ему приказано выследить и устранить бывшего профессора философии и научного руководителя Марчелло, ныне эмигранта и антифашиста Квадри.
Никаких претензий к Квадри лично у Марчелло нет, но он тем не менее аккуратно выполняет приказ — потому что это просто его долг, потому что это «нормально».
Не то чтобы герой вообще ни в чем не раскаивается. Наоборот — он, пожалуй, единственный из всех персонажей, у кого саморефлексия и самобичевание занимают значительную часть времени. Проблема Марчелло, ищущего нормальности, в том, что нормой оказывается не человечность, или прямота, или гуманизм, или мир во всем мире — а наоборот: равнодушие, неравенство, лицемерие, война, конформизм. Его жена считает нормальным исповедь, причастие и венчание без веры в Бога — просто потому, что таков ритуал: «А кто верующий? Ты думаешь, что девяносто процентов тех, кто посещает церковь, веруют? А сами священники?» Сам священник на исповеди воспринимает покаяние в убийстве водителя как абсолютную норму — не норма для него: а) что тринадцатилетний атеист Марчелло не побежал тут же в этом каяться, а ждал двадцать лет, и б) что Марчелло кается в убийстве, а не в содомском грехе. Первое для церкви как всегда намного менее значительно, чем второе.
Ну а что считает нормой, например, отец Марчелло — совсем уж непонятно, поскольку он сумасшедший и находится на лечении в клинике. Он воображает себя министром, и единственным его занятием является бесконечное писание невнятных указов и ежедневное объявление войны. Он зачитывает свои указы пустой комнате, выступает с посланиями стене, слушает немые овации. У него даже есть краткий и вечный девиз: «Кровопролитие и тоска», которому он безукоризненно следует. В этой сцене встречи в психбольнице особенно отчетливо видно, что свихнувшийся на поиске нормы и соборности конформист Марчелло является истинным сыном своего отца.
В 1970 году роман экранизировал Бернардо Бертолуччи — и эта экранизация, прославившая режиссера на весь мир, много чего добавила и к политическому подтексту романа.
Кадр из фильма «Конформист» Бернардо Бертолуччи
Например, по Бертолуччи, профессор философии Квадри был не просто научруком Марчелло, а руководил работой над дипломом о Платоновой пещере. На всякий случай напомню: в «Государстве» Платон описывает миф о пещере, в которой живут рабы. Оковы у рабов такие, что они не могут повернуть головы и не видят выхода из пещеры, а только одну из ее стен, на которую падают тени внешнего мира. Наблюдение за тенями — единственный способ познания для рабов, но они не имеют понятия о том, что видят именно тени, а не реальную жизнь. Так они и сидят, закованные, обсуждая то, что видят, и считая это реальностью. Что ж, по крайней мере, у них есть свобода слова.
В фильме Марчелло писал диплом именно о мифе пещеры и, по словам профессора Квадри, был одним из самых многообещающих учеников. Но профессор эмигрировал, и ученик сменил тему на ту, которая больше соответствовала новой нормальности.
В картине Бертолуччи звучит диалог, который, по-моему, наиболее четко выражает и основную мысль фильма, и основную мысль романа, и основное свойство «нормы». Это диалог между Марчелло и его другом, которого тот после падения режима дуче сдает:
— Нормальный человек любит таких, как мы, и не доверяет тем, кто от нас отличается. Поэтому нормальный человек — это истинный гражданин, истинный патриот, истинный…
— Истинный фашист, — заканчивает за друга Марчелло.
Кадр из фильма «Конформист» Бернардо Бертолуччи
Дело в том, что истинный фашизм, похоже, зарождается именно в желании быть вместе с большинством, быть «как все», быть «нормальным». Он рождается из фанатического стремления легитимизировать себя за счет соответствия каким-то стандартам и не менее фанатического стремления искоренить все, что этим абстрактным стандартам не соответствует.
Проблема только в том, что истинная норма — это отсутствие нормы. Толпа, идущая строем на параде, распадается на множество абсолютно непохожих индивидуальностей, и вокруг Марчелло в итоге не оказывается ни одного «нормального» человека: есть либо слишком страстные, либо слишком равнодушные, либо сумасшедшие, либо мудрецы, либо люди с нетрадиционной ориентацией, либо фашисты. И единственным «нормальным» остается он сам — Конформист с большой буквы.
Но это все в Италии, в Италии…
Марчелло купил газету и внимательно прочел крупно набранный заголовок: в войне в Испании франкисты снова одержали победу. Он прочел эту новость с явным удовольствием, что, кстати, указывало на его полную, абсолютную нормальность. Он видел, как война родилась из первого лицемерного заголовка «Что происходит в Испании?». Потом она ширилась, разрасталась, превращаясь в столкновение не только военное, но и идейное. И он постепенно заметил, что относится к происходящему с особым чувством, совершенно лишенным политических или моральных оценок (хотя подобные соображения часто приходили ему на ум), похожим на отношение восторженного болельщика, поддерживающего одну команду против другой. С самого начала он хотел, чтобы победил Франко, думая об этом без ожесточения, но настойчиво и постоянно, словно эта победа должна была подтвердить истинность и правоту его вкусов и взглядов не только в сфере политики, но и во всех других. С другой стороны, подумал он, складывая газету и убирая ее в карман, было очевидно, что он убежден в правоте дела Франко не из-за политических или пропагандистских соображений. Его убежденность возникла сама по себе, как возникает она у людей простых и невежественных. Словом, из воздуха, в том смысле, как принято говорить, что идея носится в воздухе. Марчелло поддерживал Франко, как поддерживало его множество простых людей, которые знали об Испании очень мало, а то и вообще не знали ничего, они с трудом читали заголовки газет и были необразованны. Но они поддерживали Франко из симпатии, поступая при этом необдуманно, нелогично, иррационально.
Источники этой симпатии были запрятаны глубже, и это еще раз доказывало, что его нормальность не была поверхностной, не была чем-то сознательным и преднамеренным, не опиралась на какие-то воображаемые причины и мотивы, а носила характер инстинктивный и почти физиологический, определялась верой, которую Марчелло разделял с миллионами других людей. Он составлял единое целое с народом и обществом, в котором ему приходилось жить, он не был одиночкой, ненормальным, безумцем, он был одним из них — братом, гражданином, соратником.
В сущности, подумал он, Франко или кто-то другой — не важно, лишь бы существовала связь, мостик, знак единения и общности. Но тот факт, что это был Франко, а не кто-то иной, доказывал, что душевное участие Марчелло в испанской войне было не только признаком общности и единства, но и делом истинным и справедливым. В самом деле, что есть истина? Нечто для всех очевидное, то, во что все верят и что считают неопровержимым. Таким образом, цепь была неразрывна, все звенья ее накрепко спаяны между собой: от симпатии, возникшей непроизвольно, — до осознания того, что то же чувство вместе с ним разделяют миллионы других людей; от осознания этого факта — к убежденности в своей правоте; от убеждения в правоте — к действию. Потому что, подумалось ему, обладание истиной не только позволяет, но и заставляет действовать. Словно ему самому и окружающим нужны были доказательства его нормальности, и, чтобы эту нормальность не утратить, ее надо было постоянно углублять, подтверждать, доказывать.
