(18+) НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ БЫКОВЫМ ДМИТРИЕМ ЛЬВОВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА БЫКОВА ДМИТРИЯ ЛЬВОВИЧА.
Дмитрий Быков. Фото: Влад Дакшин / «Новая газета»
В последнее время поиски литературных аналогий с тем, что происходит в России и с Россией, чаще всего приводят к роману Дмитрия Быкова* «ЖД». И это закономерно — книга действительно предсказательная, но мы сегодня попробуем поговорить не о ней. Поговорим о другой — судя по рецензиям, не вполне оцененной в своем 2008 году, очень предусмотрительно переизданной два года назад и (по-моему) если не более, то, по крайней мере, такой же актуальной, как «ЖД». Речь пойдет о «Списанных».
Сюжет такой. Сценарист Сергей Свиридов едет на детский кинофестиваль в Крым, но в аэропорту внезапно обнаруживает, что занесен в список и подлежит дополнительной проверке. Список кого/чего — непонятно. Это, впрочем, никаких его планов не нарушает, поездку не срывает и никаких видимых неудобств (пока) не причиняет — но жизнь и поведение Свиридова все равно становятся с этого момента полностью зависимыми от списка.
Сам по себе роман тоже в каком-то смысле представляет собой список — ревизия общества нулевых по типам его представителей. Проблема в том, что в этих типах нулевых и двадцать без малого лет спустя узнаются то знакомый, то коллега, то сосед. Вообще-то «Списанные» — первая часть тетралогии про 2000-е, но три остальные части пока опубликованы не были, по словам автора, потому что «лежат в столе и ждут своего часа, то есть окончания затянувшихся нулевых годов». Пока эти годы кажутся не только не закончившимися, но и обнулившимися.
Так и живут списанные — собираются вместе, обсуждают список, стучат друг на друга, жена на мужа, парень на девушку. И все ждут не то репрессий, не то награждений — не ясно же, в честь чего сформирован список.
Но в основном, конечно, сидят боятся.
За списочность повествования роман обвиняли во многом — в частности, в бессюжетности: мы, мол, ждали-ждали, когда автор объяснит, в чем суть перечня, а он (спойлер) так и не. Но дело в том, что эта видимая бессюжетность и есть самая точная примета сегодняшних затянувшихся нулевых. На протяжении всей книги герои ищут смысл — зачем список? кому список? что нам за это будет? — а смысла нет. И сейчас, когда все общество поделено на списки «иноагентов», экстремистов, нежелательных, каких-нибудь третьих лиц и тех, кто пока в списках не значится, спрашивать «А зачем?» тоже, в общем, бессмысленно. И задаваться вопросом «А кто такие, скажем, третьи лица?» — бессмысленно. Скорее всего, ответов нет даже у самих составителей, «ибо смысл выхолостился давно, искать его не следовало, — остался чистый ритуал стука, сажания, истребления, карьерного роста, надувания г***ов, размножения, разложения… Главное было — не заговаривать о смысле, это было единственное, что не прощалось».
У бессмысленности есть один бесспорный эффект: всеобщий страх неопределенности. Жизнь попавшего в перечень Свиридова меняется от одного-единственного осознания, что он внесен в какой-то список, — начинается разбор собственных грехов, метания, ощущение прокаженности.
Работает главное правило чекизма: «не надо навязывать подозреваемому конкретную вину. Дай им время все на себя выдумать: ты сроду их так не оговоришь!».
Страх становится основной общественной скрепой — и это, с одной стороны, конечно, чистый Кафка, но Кафка «особого, чисто местного» жанра: «Песня была — мы рождены, чтоб Кафку сделать былью. Нет, мы рождены, чтобы Кафку сделать поселочком, цветочком, палисадничком». А впрочем, кому-то и нравится: был никто, а теперь вон — в список включили! Большой маленький человек.
А ведь можно жить так, как будто никаких списков нет. По крайней мере, можно было — пока списанных не сажали, выпускали за границу, а по проспекту Сахарова можно было ходить. Но можно и сейчас, когда сажают, не выпускают и ходить нельзя, — просто соблюдая собственное достоинство. Но в романе это удается только девушке Але — единственной из 180 человек. В романе есть фраза, полностью принадлежащая внутреннему голосу Свиридова, но как будто сказанная напополам двумя разными людьми:
«Победит только тот, кто вычеркнет себя из всех списков, кто вообще откажется мыслить в категориях списка» — это, конечно, стратегия Али. Она, пожалуй, единственная и побеждает. Но Свиридов эту стратегию искажает: «…и сделать это можно только в одиночку, тихо, дома, ни словом не заявляя о себе, ибо где заявление — там тут же новый список… Есть только одна свобода — свобода клопа в щели».
Настоящая свобода бывает одна: внутренняя. Но эта свобода не должна быть свободой щели, норки, палисадничка или поселочка. Это должна быть внутренняя свобода человека, которую невозможно затолкать ни в один список. И если бы научиться этой свободе — тогда, может быть, и цифры на обнуленном календаре замелькали бы, и дождались бы своего часа остальные книги тетралогии.
Что мы имеем внутри замкнутого сообщества? Элементарное драматургическое правило: имеем рост взаимной ненависти, раздражение, раскол по группам. Что распространяется не только на списки, не только на камеру, но на закрытую страну, в которой все меньше чего делить. Закрытость предполагает, что обязательно станет нечего делить. Все закрытые ресурсы исчерпаемы, на чем ни объединяйся. Начинаются ненависть, вражда, склоки в интернете, а главное — составление списков внутри списка. Этот недостаточно лоялен, тот не явился на воскресный пикник, третий хотел перебежать в другой список. Возникает альтернативный центр. <…> Но первый этап миновал, выявился настоящий лидер, человек, умеющий извлекать пользу из говна. Мы в говне? — но и в говне можно делать карьеру. Сейчас я стану в говне главным, буду представителем в нормальном мире от говна, войду в народный хурал, надушусь, чтоб не пахло, буду в хурале громче всех говорить, стану спикером хурала, весь хурал превращу в говно… Но для этого сначала надо стать королем увечных. Изберите меня королем! Отлично, избрали. Идет долгая склока между традиционалистами и новаторами. Дальше полный раскол, неизбежный в закрытом сообществе. Невротизация. Это для дилетантов: не можешь строить сюжет — запри всех в комнате, все будут орать… Что имеем потом? Вариантов два, оба внешние. Либо спускается высокая общая цель, заставляющая временно забыть о распрях. Но самообольщение следует оставить, никакой цели ведь нет? Ведь этот список не для того, чтобы делать что-нибудь великое. Это список из тех, кто уже сделал что-нибудь не так. Например, здесь родился. И тогда вступает другой внешний момент, а именно: из нашего списка начинают исчезать по одному. И это сплачивает сильнее всякой цели, потому что соседа ты, может быть, видишь в последний раз. А может, тебя все видят в последний раз. И те, кто остается, сплачиваются все теснее, и любят друг друга все сильнее, и наконец, в критический момент, когда их остается десять человек, не могут больше выносить ожидания и кидаются в прорыв! А-а-а-а-а! И эти десять последних производят великий бенц, потому что любого действия боятся меньше, чем бездействия. Варшавское гетто. Вот такое будет развитие, и больше никакого.
* Внесен властями РФ в реестр «иноагентов»
