Через четыреста с лишним дней боевых действий появилось поколение «детей СВО». Тысячи из них стали свидетелями гибели близких, взрывов, разрушения их домов. Ребенок, увидевший вплотную смерть, не проживет счастливое детство. И его взрослая жизнь будет подорвана эти опытом. Психолог Александр Венгер провел сотни часов терапии с этими детьми, помогая им справиться с психологической травмой.
Александр Леонидович Венгер —
доктор психологических наук, профессор.
Первый опыт работы получил, общаясь с детьми и семьями, жившими под обстрелами в Израиле в 1991 году, во время войны в Персидском заливе. Занимался реабилитацией подростков, попавших в заложники в Театральном центре на Дубровке.
Несколько лет работал с детьми Беслана. В 2015 году участвовал в украинском проекте «Травма войны», поддерживающем беженцев из Донбасса.
В 2022 году проводил вебинары для коллег, работающих с украинскими беженцами в Германии, Польше, Франции.
— Как страх влияет на психику ребенка? Каковы близкие и отдаленные последствия для психики ребенка, если он находится в зоне боевых действий?
— Близкие последствия — это так называемое эмоциональное неблагополучие, постоянная тревога. У ребенка нарушается способность сосредотачиваться, ухудшается память. Как следствие — неизбежные трудности в учебе, потому что ребенку просто не до нее.
Возникают психосоматические расстройства. Чаще всего это проблемы с пищеварением — колиты, гастриты, энтериты. Может внезапно появиться бронхиальная астма, болевой синдром. Из-за пластичности психики ребенок быстрее взрослого возвращается к своему обычному состоянию, но это оказывает очень негативное влияние на его последующие развитие. У детей снижается самооценка: «Я ничего с этим ужасом не мог сделать». Особенно это болезненно для мальчиков-подростков. Потому что наша культура предполагает, что мужчина должен уметь со всем справляться. И нахождение в зоне катастрофы и разрушений, когда нельзя ни на минуту расслабиться и ничего предусмотреть, очень разрушительно для формирования личности.
Самый главный ущерб — неверие в свои силы, неумение и неготовность планировать будущее.
Александр Венгер. Кадр из видео
— Можно ли уберечь ребенка, который находится в зоне боевых действий, от негативных последствий для психики? Или хотя бы смягчить их?
— Уберечь вряд ли получится, дети войны — всегда группа риска. Однако некоторые дети, если так можно выразиться, выйдут из этого опыта с меньшими потерями. У детей, как и у взрослых, разная стрессоустойчивость.
Смягчить ущерб для психики можно. Главное в такой ситуации для ребенка — ощущение постоянного присутствия и поддержки родителей, особенно мамы. Другие родственники тоже важны, потому что чем больше семья, тем крепче ощущение стабильности. А вот посторонний человек — даже с благими намерениями и желанием помочь — крайне мало что может сделать.
Важно, чтобы ребенок в условиях катастрофы был чем-то занят. И не так важно, чем конкретно. Можно занять его помощью по хозяйству, даже если это хозяйство почти разрушено или жизнь проходит в подвале. Очень помогает творчество.
Пусть ребенок поет, рисует — все что угодно. Маленьких детей очень хорошо защищает игра.
— Что дети описывают как самое страшное для них? Взрывы, голод, холод, ожидание мамы, которая ушла искать еду?
— В разном возрасте по-разному. Дошкольники очень тревожатся, даже если мама ушла ненадолго. Для детей постарше — страх, что гибель или ранение взрослого произойдет в любой момент. Боязнь за себя обычно не так выражена. А вот к взрывам, голоду, картинам разрушения дети привыкают и со временем меньше этого боятся. К угрозе гибели мамы привыкнуть невозможно, а к взрывам, как ни странно, можно.
Как правило, именно самый ужасный опыт дети не описывают. Они его избегают, чтобы опять себя не травмировать, и часто вытесняют: ребенок полностью забывает эпизод и себя в этом моменте не помнит. А иногда помнит, но делает вид, что навсегда забыл. Это психологическая защита.
Бывает и другой способ переработать страх — ребенок может многократно и долго возвращаться к воспоминаниям. Будет одному и тому же человеку о своем страшном воспоминании рассказывать много раз. Это способ «выговорить» страх. Обязательно нужны игры и игрушки, чтобы ребенок мог раз за разом отыгрывать свои ужасы. Иногда взрослые пытаются отвлечь ребенка, думая, что сюжет таких игр его дополнительно травмирует. Нет, на самом деле ребенок через игру эту травму изживает. Однако и не надо пытаться ребенку навязывать такой способ. Это очень аккуратно может делать только профессиональный психолог, но никак не случайный человек.
— Что должен делать взрослый, чтобы максимально уберечь психику ребенка?
— Находиться рядом и сохранять спокойствие.
Ирак. 2014 год. Лагерь беженцев. Фото: Юрий Козырев / «Новая газета»
— Можно ли считать, что психика ребенка более уязвима? Взрослый же может представлять, хотя бы умозрительно, что такое война. Ребенок к этой данности не может быть готов, потому что она за пределами его представлений о мире.
— Именно потому, что дети не представляют смерти для себя, они значительно быстрее восстанавливаются. Но отсутствие страха смерти делает их и более уязвимыми. Дети в зоне боевых действий часто играют с неразорвавшимися боеприпасами. Они вроде и понимают, что это опасно, но самосохранение не срабатывает: «Это у кого-то другого может взорваться, у меня точно нет. Как это — я вот живу и вдруг перестану?»
— Какой стресс испытывают дети, не видящие вблизи войны, но постоянно находящиеся в этой атмосфере? Например, дети, живущие в приграничных зонах?
— Последствия для этих детей тоже есть, но они меньше выражены. Причем чем дальше военные действия, тем меньше беспокойства проявляет ребенок. Дальше и в прямом — географическом — смысле, и в переносном. Например, если папа на войне, то этот ребенок тоже «близко к войне». Чем ближе все это, тем сильнее страх, что трагедия вот-вот случится и с тобой.
— Дети беженцев — это тоже жертвы. Их травма отличается от тех, кто вплотную сталкивался с войной. Они попадают в незнакомый город, меняют жилье, теряют привычный уклад и любимые вещи…
— У детей беженцев основная проблема — исчезновение стабильности жизни. Это не настолько травматично, как военная травма. Все-таки у беженцев нет ощущения полного бессилия перед внешними вызовами. Они пытаются отстроить свою жизнь. Иногда есть нарушения адаптации. А эмоциональное состояние может быть очень разным. Это зависит от того, чего ребенок лишился. Особенно серьезные трудности испытывают подростки, для которых очень значимо общение с друзьями. А оно прерывается.
Лагерь беженцев в Ингушетии, 1999 год. Фото: Роман Денисов / ТАСС
— А надо ли ребенку говорить: «Знаешь, все будет хорошо!», если явно не все хорошо? Или ребенок всегда верит взрослому?
— Важно на самом деле не то, что взрослый говорит, а как взрослый держится. Ребенок верит не словам, а тому, что видит и чувствует. Если мама со слезами на глазах говорит, что все будет хорошо, это только вредит. Он видит, что мама его обманывает.
Самим взрослым важно не впадать в панику. Если взрослый чувствует, что нервы на пределе, лучше на время выйти, чтобы ребенок не видел его в таком состоянии.
— Где ребенку с точки зрения защиты психики сохраннее — оставаться с мамой, пусть и под обстрелами, или эвакуироваться в детский лагерь? Я читала исследования, в которых говорится, что ребенок безопаснее всего чувствует себя рядом с мамой. Даже если мир вокруг рушится.
— Бесспорно. Самое главное для ребенка — чувствовать родителя рядом.
— То есть, в безопасности — в тепле, у моря, в окружении сверстников — ему будет хуже?
— Если он бесконечно будет беспокоиться о том, жива ли мама, то, безусловно, он будет чувствовать себя хуже. Ребенку лучше оставаться в опасной ситуации, но с родителем, чем в безопасной, но без него. Тем не менее я бы не стал давать советов — все-таки спасение жизни ребенка важнее.
— В России, пережившей Великую Отечественную войну, выросло целое поколение «детей войны». Можно проводить параллели?
— Я думаю, есть большое сходство. Но психологических исследований не проводилось, трудно сказать, как пережитый опыт сказался на этих людях. Очевидно, что детская травма может сохраниться на всю жизнь. И более того, она может передаваться следующим поколениям. Родитель, не уверенный в себе, не способный брать ответственность за свою жизнь, неизбежно будет транслировать эту модель поведения своему ребенку.
— Ребенок на войне попадает в разрушительную, полную агрессии и жестокости действительность. Можно ли ожидать, что агрессия «привьется» ребенку и он станет безжалостным и жестоким?
— Ребенок действительно может стать агрессивнее, но не из-за того, что ему «привилась» агрессия, а из-за постоянного чувства угрозы со стороны окружающего мира и стремления защитить себя, напав первым. Но возможен и противоположный вариант, который выражают словами «никогда больше!». Все зависит от исходных психологических особенностей ребенка, а в еще большей мере — от тех реакций его родителей и окружающих людей, которые он наблюдает.
