Российский патриарх «уволил» дьякона Андрея Кураева из клира. В общем-то странно, что так долго его там терпели, — ведь он наиболее известный в этой среде интеллектуал, а отечественное православие издревле относится с подозрительностью ко всякому «умствованию». А уж тем более к тому, что связано с критическим мышлением.
Как завещал из позапрошлого века почитаемый святитель Феофан Затворник:
«Умишко свой надо под ноги стоптать, как вот на иконе святой Георгий топчет змея-сатану, а во всех вопросах полагаться единственно только на авторитет и учение церкви-матери».
Собственно, сколько существует русское православие, в нем никогда и не было особого интереса к усиленным размышлениям ни о предмете своей веры, ни о мире, ни о человеке. Таков в целом «византийский канон». Парадоксально, но, расположившись географически ровно на том месте, где родилась и расцвела античная философия, — Византийская империя как будто вычеркнула, отменила ее наследие. Труды восточнохристианских отцов церкви были обращены к сверхмыслимому, умом не постижимому — а сам по себе ум чем-то ценным не воспринимался. Ум — это лишь барьер, баррикада, стоящая на пути глубокой веры. И эту баррикаду надо сломать. Суть главного духовного византийского наследия, исихазма, — в том и состоит, чтобы заставить мысли исчезнуть, а ум замолчать. Смысл «умной молитвы» — в отключении, в забвении ума.
Да, в результате эффекта «византийского канона» явилось несколько религиозных мистиков высочайшей пробы. Но в целом восточнохристианская религиозная культура оказалась лишена рефлексивной традиции, оказалась антиинтеллектуальной, антифилософской культурой. Для избранных — исихия, для паствы — ритуал и упование.
В сухом остатке: не мыслящий, но уповающий на Немыслимое — да спасется.
Переняв христианство от угасающей Империи, тот, молодой еще русский мир мог, конечно же, внести свои дополнения, свои коррекции в «византийский канон». Мог задаться вопросами о сущности Творца, творения, человека, мира — а потом начать искать свои, не заимствованные ответы. В истории часто бывает так, что некая идея, попадая в новые головы, — обновляется и сама. Но в случае русского мира такого не случилось. Размышлять о Боге, то есть о главном, по сути, — так и не сделалось принятым. А потом случилось самодержавие, тоже по византийскому образцу. «Москва — третий Рим, а четвертому не бывать». И «византийский канон» восторжествовал не только в жизни духовной и умственной, но и в политической. Размышлять о Боге и о царе не следует, а следует им безмолвно повиноваться.
Но если в русском политическом пространстве время от времени наступали краткие исторические моменты, когда на горизонте грезились реформы, новые ценности и перестройка давно омертвелых «византийских» основ, — то в русском православии таких моментов не случалось в принципе. Русское православие как будто приняло некий тайный и нерушимый обет: никогда, ни при каких временах не менять «священных правил» и не полагаться на разум. О «непостижимом» не спрашивать — но безропотно верить и не прерывать ритуал.
Все, что изредка возникало в русском мире оригинального в области духовных вопросов, — церковью православной без колебаний отвергалось и осуждалось.
Сама возможность философии в сфере духа подлежала отлучению — как отлучены были от церкви Лев Толстой и Николай Бердяев.
Андрей Кураев. Фото: Анна Артемьева / «Новая газета»
То, что интеллектуального дьякона Андрея Кураева лишили церковного сана, — полностью в стиле «византийской» логики. А то, что он позволял себе и о вопросах политических свой, критический взгляд иметь, — это для церкви уже совершенно невыносимо. Ведь как говорил совсем недавно на апрельской литургии сам патриарх: «Мы в России достигли наконец-то высокого византийского идеала, достигли совершенной симфонии между властями духовными и светскими». А если уже объявлена симфония — то прочь все свободные умы.
Интересно: когда придут для России времена переустройства и больших реформ — жизнь православная родит ли из себя свою Реформацию?
