«Игра в бисер» была написана в 1942 году, а впервые опубликована в 1943-м. Еще раз: роман о стране, где счастливое население, не имеющее представления о катастрофах мировой истории, занято исключительно интеллектуальными играми, написан в разгар Второй мировой войны. Возникает законный вопрос: зачем?
Немецкая культура терпит крах, немецкий язык стал языком нацизма, полмира в огне — кто станет читать про какую-то Касталию? Гессе — что, был эскапистом? Да нет, не был. Режим рейха он ненавидел и заявлял об этом прямо, а жив остался только благодаря тому, что находился на территории нейтральной Швейцарии. До этого, во время Первой мировой, опубликовал несколько статей, в которых напоминал деятелям культуры и (особенно) журналистам о том, что их профессиональная обязанность — проповедовать гуманизм и честность.
Деятелям культуры и журналистам это напоминание страшно не понравилось: двадцать газет перепечатали анонимный (!) памфлет, в котором Гессе обвинялся в полном отсутствии патриотизма и назывался «отщепенцем без отечества». «Старые друзья оповещали меня, — вспоминал Гессе впоследствии, — что они вскормили у своего сердца змею и что сердце это впредь бьется для кайзера и для нашей державы, но не для такого выродка, как я. Ругательные письма от неизвестных лиц поступали во множестве, и книготорговцы ставили меня в известность, что автор, имеющий столь предосудительные взгляды, для них не существует».
В общем,
эскапистом Гессе не был. Просто игра — это единственное, что может сохранить культуру и человечность в треснувшем по швам мире, и Гессе это понял.
Герман Гессе. Фото: википедия
Что такое игра в бисер, проще всего определять апофатически — через «не». Это не постмодернизм — никакого формализма, никакой деконструкции смыслов, никакого высмеивания. Все предельно серьезно, даже сакрально: серьезное отношение к искусству, серьезное отношение к интеллекту, к смыслу, а главное — максимально серьезное отношение к личности (но не путать серьезность со снобизмом: все-таки игра — дело радостное).
Петр Саруханов / «Новая газета»
Игра в бисер — это не жонглирование поверхностными знаниями, фактами или именами. Такое жонглирование свойственно эпохе, которую Гессе называет «фельетонной» и соотносит с XX‒XXI веками: никто ничего не знает глубоко, никто ни в чем не специалист, и поэтому внушить можно все что угодно. Именно эта профанация образования, по Гессе, поставила мир на грань глобальной культурной и гуманитарной катастрофы. Наоборот, игра — это профессиональное владение знанием плюс абсолютная свобода и самостоятельность мысли.
Свобода — это вообще важнейшая составляющая любой игры: заставить человека играть нельзя, и это то, что больше всего не нравится любому тоталитарному обществу.
«Человек играющий» — самый свободный человек в мире, и единственное, чему он беспрекословно подчиняется, — это правила игры. Соблюдение правил обеспечивает возможность игры, нарушение правил автоматически означает разрушение игрового мира.
Интересно, что почти одновременно с Гессе об этом сказал еще один мыслитель, Йохан Хейзинга, выпустивший свой трактат «Homo ludens» («Человек играющий») в 1938 году. Хейзинга утверждал, что катастрофа нацизма случилась, в частности, потому, что люди перестали соблюдать правила игры: правило суверенитета государств, правило соблюдения прав человека, правило ответственности за убийство — все то, что во всех странах мира называется законодательством.
Йохан Хейзинг. Фото: архив
Закон — вот единственное ограничение, которым связан любой свободный человек, но это ограничение неприкосновенно.
Однако до торжества закона Хейзинга не дожил: выйдя из концлагеря, он умер в феврале 1945 года.
И Хейзинга, и Гессе, не будучи друг с другом знакомы, дали миру один и тот же самый надежный рецепт по сохранению и культурности в культуре, и человечности в человеке. Они сказали: будьте игроками. Соблюдайте правила, оставайтесь свободны и цените красоту игры. И никогда не старайтесь заменить знание кроссвордом, не довольствуйтесь готовыми решениями, не будьте эскапистами.
Утопично? Может быть. Но ведь миру нужны утопии — антиутопии он построит и так.
«Признаемся, мы не в состоянии дать однозначное определение изделий, по которым мы называем эту эпоху, то есть «фельетонов». Излюбленным содержанием таких сочинений были анекдоты из жизни знаменитых мужчин и женщин и их переписка, озаглавлены они бывали, например, «Фридрих Ницше и дамская мода шестидесятых-семидесятых годов XIX века», или «Любимые блюда композитора Россини», или «Роль болонки в жизни великих куртизанок» и тому подобным образом.
Впрочем, к фельетону относились, нам кажется, и кое-какие игры, к которым привлекалась сама читающая публика и благодаря которым ее пресыщенность научной материей активизировалась, об этом говорится в длинном примечании Цигенхальса по поводу удивительной темы «Кроссворд».
Тысячи людей, в большинстве своем выполнявших тяжелую работу и живших тяжелой жизнью, склонялись в свободные часы над квадратами и крестами из букв, заполняя пробелы по определенным правилам.
Поостережемся видеть только комичную или сумасшедшую сторону этого занятия и воздержимся от насмешек над ним. Те люди с их детскими головоломками и образовательными статьями вовсе не были ни простодушными младенцами, ни легкомысленными феаками, нет, они жили в постоянном страхе среди политических, экономических и моральных волнений и потрясений, вели ужасные войны, в том числе гражданские, и образовательные их игры были не просто бессмысленным ребячеством, а отвечали глубокой потребности закрыть глаза и убежать от нерешенных проблем и страшных предчувствий гибели в как можно более безобидный фиктивный мир. Они терпеливо учились водить автомобиль, играть в трудные карточные игры и мечтательно погружались в решение кроссвордов — ибо были почти беззащитны перед смертью, перед страхом, перед болью, перед голодом, не получая уже ни утешения у церкви, ни наставительной помощи духа. Читая столько статей и слушая столько докладов, они не давали себе ни времени, ни труда закалиться от малодушия и побороть в себе страх смерти, они жили дрожа и не верили в завтрашний день».
