КомментарийПолитика

Юриспруденция как жанр: магический реализм

Как устроено производство языка вражды в первой и последующих читках

Юриспруденция как жанр: магический реализм
Петр Саруханов / «Новая газета»

Говоря о риторике ненависти, следует иметь в виду не только СМИ, с которыми обычно ассоциируется пропаганда. Язык вражды задают и создают прежде всего органы власти, а СМИ только подхватывают его как уже готовый и слегка развивают.

Разговор о языке требует точности, поэтому сразу разберемся с термином «СМИ», отсутствующим в европейских языках, где (вроде бы) то же самое называется «массмедиа». ЦК КПСС и Совет Министров СССР издавали постановления, которые с присущей той эпохе откровенностью назывались: «О средствах массовой информации и пропаганды». В отличие от «медиа», которые работают горизонтальным образом и в отношении которых за пользователем сохраняется свобода выбирать между ними — или вовсе их не читать (смотреть, слушать), СМИ (точнее, «СМИиП») работают вертикально — они навязывают точку зрения власти, тесно сплетены с нею, при этом власть средствами принуждения подавляет или уничтожает альтернативные медиа.

Фото: Ирина Бужор / Коммерсантъ

Фото: Ирина Бужор / Коммерсантъ

Говоря о любом языке, нельзя не учитывать два обстоятельства, на которые указал автор признанной концепции «языковых игр» Людвиг Витгенштейн:

  • Во-первых, сами по себе слова не имеют смысла, оторваны от значений и обретают их только в том или ином контексте. В зависимости от контекста смысл одного и того же термина может оказаться совершенно разным.
  • Во-вторых, смысл появляется только тогда, когда слова «вплетены в действия», которые они подразумевают, сопровождают, запрещают или поощряют. «Риторика ненависти» — это не шарады и не кроссворды, слова и действия тут нераздельны.

Когда термин «агент» используется как юридический, под ним понимается субъект, выполняющий определенные действия по заданию «принципала» и получающий от него вознаграждение ровно за это. В таком значении термин «иностранный агент» употребляется в законодательстве США. А по российскому закону «иностранным агентом» мог стать всякий, кто до 1 декабря прошлого года получал любой иностранный цент от кого бы то ни было и без уточнения, за что, а теперь и этого не требуется — достаточно оказаться «под иностранным влиянием», каковое по ведомым только ему критериям определит Минюст.

Как бы ни убеждали нас (словами) представители власти, включая президента, что российский закон об «иностранных агентах» якобы стал ответом на такой же американский, мы разобрались:

«ихний» закон использует это словосочетание в его юридическом значении, а наш — в политическом; итак, это два совсем разных термина, вплетенных в принципиально разные действия.

В 2014 году Конституционный суд РФ, рассмотрев заявления первых «иностранных агентов», пытаясь выпутаться из этого противоречия, многоречиво пояснил, что термин «иностранный агент» — «…не предполагает негативной оценки со стороны государства», а «любые попытки обнаружить в словосочетании «иностранный агент», опираясь на сложившиеся в советский период и, по существу, утратившие свое значение в современных реалиях стереотипы, отрицательные контексты лишены каких-либо конституционно-правовых оснований». Но даже КС РФ не управляет языком: «любые попытки» лишить этот политический (не юридический) термин той коннотации, которая исторически сложилась во времена широко освещавшихся в «СМИ» сталинских процессов, не в состоянии отмыть оттенок стигмы, а это и есть риторика ненависти.

Язык вражды, таким образом, создается законодателем, которому он, в свою очередь, задан из Кремля и со Старой площади, но это все вместе, по сути, «законодатель» и есть. С какой целью это делается? С целью переформатировать поле «политического», которое ставший вдруг весьма актуальным правовед и философ Карл Шмитт определил как пространство, «в котором происходит разделение на «друзей» и «врагов». На Шмитта, забыв упомянуть, что в тогдашних немецких «СМИ» его называли «коронованным юристом Третьего рейха», сослался председатель КС, профессор Валерий Зорькин, рассуждая о законности СВО перед международным (хотя уже не очень) форумом юристов в Санкт-Петербурге в мае прошлого года.

Что бы ни утверждал КС — а на фоне постоянного ужесточения законодательства об «иностранных агентах» он на эту тему приумолк, — правовое поле было переформатировано: вместо прежде равных субъектов на нем появились некоторые, которые «не равнее». 

Важно сказать, что и при Брежневе враги в СССР были уже не те, что при Сталине, безобидней и тусклее, но при Горбачеве, примерно с 1988-го, а затем и вплоть до 2012 года никаких таких врагов в России не было. Они вызваны из небытия законодателем.

Однако мобилизация «друзей» (которые равнее) требует появления врагов во плоти. На этом этапе в дело вступают правоприменительные органы: судьи, следователи, дознаватели, чиновники — Минюста, Генпрокуратуры, Роскомнадзора, Росфинмониторинга и пр. Они обладают тем, что социолог Пьер Бурдьё назвал «магической властью номинации», она же «власть создавать вещи при помощи слов».

«Как корабль назовешь, так он и поплывет». Поджигать что бы то ни было, конечно, противоправно, но если судья назовет поджигателя военкомата хулиганом, совершившим акт умышленного повреждения имущества, тот «поплывет» года на три, а если «террористом», то и на все пятнадцать. Это и предсказал еще в октябре замначальника Главного организационно-мобилизационного управления Генштаба ВС РФ контр-адмирал Владимир Цимлянский. Генштаб вроде бы не Верховный суд, чтобы диктовать судьям, как квалифицировать отдельные составы преступлений, — а кто он вообще такой? Морской черт его знает… Но как бы то ни было, судебная практика последовала курсом, который проложил адмирал. Значит, он тоже участник сплетения слов и действий.

Фото: Сергей Карпухин/ТАСС

Фото: Сергей Карпухин/ТАСС

Получаются следующие уровни языка ненависти:

  1. Пьесу пишет законодатель, в связи с чем первое-второе-третье чтения законопроектов в Думе правильнее называть читками. Так, только что, 3 марта, Дума приняла во второй читке «пригожинские поправки», которые распространят ответственность за «фейки» на сообщения в отношении участвующих в «СВО» участников «ЧВК». В первой читке это вообще-то был проект о поправках в другую статью УК — о незаконном проникновении на охраняемый объект. То есть не возвращая пьесу автору, ее переделали в другую, случилась замена репертуара — такое бывает.
    (Аббревиатуры «СВО» и «ЧВК» мы взяли в кавычки, так как, согласно ст. 208 УК РФ, создание незаконного военного формирования влечет наказание до 20 лет лишения свободы, а «СВО» заменяет слово, за которое нам светит статья 207.3 УК. Раз нет слова, то нет и той реальности, которую оно описывает, — это тоже важно для понимания власти номинации. Неупоминание со сцены имен отдельных персонажей — важная черта магизма.)
  2. Написанную таким образом пьесу разыгрывают актеры-правоприменители, прилепляя ярлык, заимствованный из пьесы, к конкретному носителю. Поскольку пьеса часто пишется впопыхах и кое-как, а то и намеренно невнятно, актеры могут дополнять текст и толковать его расширительно. Так, атрибут «политическая деятельность» для носителя ярлыка «иностранный агент» может подразумевать любую публичную деятельность, а под ярлык «дискредитация вооруженных сил РФ» подводятся и не касающиеся никаких формирований пацифистские высказывания.
  3. Стигма, навешенная уполномоченным правоприменителем (а это в спектакле ненависти не обязательно судья), «обретает силу закона» — это означает, что все, включая не участвующую публику, отныне должны считать его «установленным фактом», то есть подлинной реальностью. Все остальное — клевета, за нее можно и схлопотать.
  4. В силу пункта 3 риторика ненависти, тиражируемая собственно средствами массовой информации и пропаганды, получает опору на «факты», они и составляют основу «документального» блюда, которое теперь можно солить и перчить по вкусу.
  5. В силу того же пункта 3 «законодатель», задавший риторику ненависти с уровня 1, получает магическую формулу для комментариев, отвечающих на ходатайства публики в отношении отдельных, по ее мнению, заслуживающих снисхождения, врагов: «Суд решил! (решит — он у нас независимый)».

Производство юриспруденции («законов», практик) и пропаганда, точно по Витгенштейну, переплетают слова и действия, оказываются двумя составляющими одного и того же процесса распространения риторики ненависти.

Есть, конечно, и отдельные жанр и эстетика приговора, который изобилует повторами, напичкан ничего не означающими деталями, довольно часто изготовляется методом копипаста с обвинительного заключения, а провозглашается судьей бормотанием, чтобы никто ничего не понял. Это «чеховская» драматургия подтекста, когда персонажи говорят об одном, а зрители понимают, что речь совсем о другом. Но непредсказуемость финала, за исключением в отдельных случаях судов присяжных (чья компетенция была заметно сокращена), ушла в прошлое вместе с реальной состязательностью сторон. Роли формализованы, как в древнегреческой трагедии, и обвинение свою может даже не учить, а слова защиты не подразумевают эффекта.

Судебный театр стал невыносимо скучен — зато финал процесса еще до приговора, с подачи следственных органов переносится в красках в «СМИ»: тут и крики, и выламывание дверей, бронежилеты и автоматы, и повержение злодеев в наручниках на пол.

В декабре 2022 года в УПК внесены поправки, которых долго добивались и добились судьи: теперь процесс завершается оглашением лишь вводной и резолютивной частей приговора. В самом деле, зачем участникам и публике часами томиться стоя (демонстрируя уважение к суду), если единственно важное: срок — они все равно узнают только в конце? Впрочем, для этого еще надо попасть в зал, что на практике не всегда просто сделать. При этом множится число процессов, так или иначе связанных (точнее, связываемых обвинением и судом) с государственной или иной тайной — там, кроме срока очередному шпиону, вообще ничего узнать нельзя: шпион есть, а слов нет.

Мотивировочная часть приговора превращается в рутинизацию насилия, а резолютивной для демонизации «врагов» в «СМИ» вполне достаточно: короткий синхрон судьи с последующим закадровым текстом на фоне подсудимого в клетке создает законченный образ праведно ликвидированного «врага».

Фото: Антон Новодережкин/ТАСС

Фото: Антон Новодережкин/ТАСС

Сокращение оглашения приговора до резолютивной части своевременно: 28 февраля президент подписал поправки в закон «О государственном языке РФ», в соответствии с которыми иностранные заимствования в этих, как и в любых других документах государственных органов, могут использоваться только при отсутствии импортозамещающих аналогов. Поди-ка сразу сообрази — а в перспективе такие документы должны будут проходить даже специальную лингвистическую экспертизу. Для чего? А для того же: запрет на использование заимствований, которыми изобилует нормальный русский, это снова задание языка ненависти — ко всему, что «не наше».

Решения о признании «иностранным агентом» или «нежелательной организацией» выносятся Минюстом, а о запрете информационного доступа — Роскомнадзором, вообще без каких-либо объяснений, хотя они ограничивают права многих граждан и могут умалять их честь и достоинство. Если Росфинмониторинг включил кого-то в «список террористов и экстремистов», который сейчас на его сайте насчитывает почти 13 тысяч одних только физических лиц, такой гражданин не сможет пользоваться банковскими картами, и решения суда этот грозный орган дожидаться не станет.

Есть отдельный жанр выступлений Александра Бастрыкина, «отсель грозящего шведу»; Валерия Зорькина, который часто рассуждает в «Российской газете», но как судья «безмолвствует»; есть жанр выступлений председателя Верховного суда Вячеслава Лебедева два-три раза в год перед Советом судей и председателями судов: он густо сыплет судебной статистикой, которая «что дышло», но внимающие понимают, что самые важные вопросы, в частности, кадровых назначений, решаются за сценой.

Режиссер всегда остается за кулисами, но всякий знает, где он сидит, и угадывает свою роль, даже когда она эксплицитно еще не написана. Пьеса пишется под его диктовку, актеры — «крепостные»: они приписаны к местам работы, которую боятся потерять. 

Возможен побег «на Дон», откуда выдачи нет, то есть в условный Алматы, но на него решится не всякий участник спектакля. Публике несколько проще.

В целом жанр современной российской юриспруденции правильно характеризовать как магический реализм. Его истоки можно обнаружить в нарративах древних индейцев (их прием переняли и развили лучшие латиноамериканские писатели), которые умели вплетать без шва в правдивое описание окружающего мира фантастические и волшебные элементы: вот не было тут никаких врагов — а вот они есть!

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow