СюжетыОбщество

После Сталина

Часть первая. Что происходило с русской деревней в последние годы правления тирана

После Сталина
Фото: Фотохроника ТАСС

Многие историки и большинство публицистов, комментаторов и просто интересующихся сходятся на том, что смерть Сталина стала переломным событием в истории СССР. И действительно — почти сразу началась полоса реформ и преобразований, значительно повлиявших как на внутреннее положение в стране, так и на ее место в мире:

  • голод конца 40-х;
  • расстрел генерала Гордова;
  • три «сталинских удара по деревне»;
  • агрогорода.

Признание проблем

Масштаб перемен оказался таков, что затронул само мироощущение советского руководства. Волей-неволей пришлось пойти на то, что еще несколькими годами ранее казалось невозможным, а именно — признание, что с положением населения имеются проблемы, и попытки эту ситуацию выправить.

Ранее на уступки, конечно, тоже шли, но крайне неохотно, при первой же возможности откатывая политический курс к «базовым настройкам». Теперь же с каждым десятилетием и практически каждым новым лидером руководство СССР должно было уделять нуждам и чаяниям подвластных все больше и больше внимания. Это перелом, воздействие которого можно сравнить с тектоническим сдвигом.

Пожалуй, наиболее важным — если не самым важным в принципе — стало улучшение продовольственного обеспечения.

Это, в свою очередь, неизбежно приводило к необходимости решения проблем сельского хозяйства. И в 1950-е годы впервые в истории политический лидер страны взялся за эту деятельность. Этим лидером стал Никита Хрущев, который уже с лета 1953 года начал играть одну из главных ролей в тогдашнем партийно-государственном «коллективном руководстве», а к концу 1954-го выдвинулся на первую позицию. Последующие 10 лет прошли под знаком его хаотичного правления, наполненного амбициозными планами, широковещательными лозунгами и захватывающими нововведениями, однако окончившегося одним из самых тяжелых общих кризисов в истории СССР.

Однако причины действий, пожалуй, самого яркого советского лидера будут непонятны, если не обрисовать то положение, в котором сельское хозяйство СССР оказалось в последние годы правления Сталина — временной отрезок, которому в исторической науке дается неформальное определение «поздний сталинизм». Поэтому начать необходимо именно с расширенной характеристики итогов политики коллективизации, выяснив, к чему привело ее осуществление на протяжении без малого четверти века.

Никита Сергеевич Хрущев (справа) на опытном поле Шортандинского научно-исследовательского института зернового хозяйства, засеянном новыми сортами пшеницы. Фото: Валентин Соболев / ТАСС

Никита Сергеевич Хрущев (справа) на опытном поле Шортандинского научно-исследовательского института зернового хозяйства, засеянном новыми сортами пшеницы. Фото: Валентин Соболев / ТАСС

Деревня как «внутренняя колония»

Победа во Второй мировой войне, казалось, свидетельствовала о триумфе советского строя. «Война показала, что наш общественный строй очень крепко сидит», — утверждал Сталин по горячим следам. На деле же победа далась огромным напряжением сил и породила запрос на перемены — прежде всего в быте, качестве жизни, достатке населения.

Эти настроения были хорошо известны в структурах власти. «С конца войны мы отмечаем в письмах, прошениях и личных обращениях все более настойчивые требования. Жалующиеся считают, что теперь, когда война закончилась победой, бесчисленные нужды населения могут и должны быть немедленно удовлетворены», — сообщали в ЦК ВКП(б) из секретариата президиума Верховного Совета СССР в начале 1946 года.

В течение года служба зарегистрировала свыше 324 тысяч письменных и устных ходатайств, посыл которых был прост: «Разве мы не завоевали для нас и наших детей право жить лучше?»

Прежде всего эти просьбы и требования исходили от сельского населения. Ведь именно за счет деревни, ее человеческих ресурсов страна смогла выдержать напряжение войны. Потери были огромны.

  • За годы войны в армию и промышленность ушло до 13,5 млн колхозников (38% сельских тружеников на январь 1941 года).
  • Поголовье крупного рогатого скота по сравнению с довоенным временем сократилась на 20%; лошадей, овец и коз насчитывалось менее 50%.
  • Было уничтожено имущество 98 тысяч колхозов, 1876 совхозов и 2890 машинно-тракторных станций (более 40% довоенного количества колхозов и МТС и свыше 45% совхозов).
  • Разрушено 70 тысяч деревень и сел.

При этом селяне тянули на себе огромный воз повинностей — и практически ничего не получали от государства. Деревня почти официально считалась «внутренней колонией», обязанной уплачивать, по не слишком изящному, но достаточно откровенному выражению «вождя», «не дань, а нечто вроде дани», снабжая ресурсами и финансируя город и промышленность. На село не распространялась карточная система снабжения продовольственными и промышленными товарами (карточки получали лишь работники предприятий тяжелой и оборонной промышленности и транспорта, находившиеся в сельской местности, и специалисты, не связанные с сельским хозяйством, — учителя, врачи, агрономы и др.); колхозники должны были оплачивать работу машинно-тракторных станций, которым принадлежала вся сельскохозяйственная техника и которые выполняли механизированную часть сельхозработ, и снабжать их продуктами питания; на них были возложены трудовая и гужевая повинность на лесозаготовках и торфоразработках; как колхозы, так и их работники персонально обязаны были подписываться на государственные займы — как общесоюзные, так и республиканские. Даже цены на продовольствие и товары широкого потребления для сельской местности устанавливались заметно более высокие, чем для городов.

Правда, погубившая генерала Гордова

В кризисных же ситуациях государство «умывало руки». Так, после разразившейся летом 1946 года одной из самых масштабных и жестоких засух в истории России власти попросту самоустранились от помощи селянам. Автор фундаментального исследования о послевоенном голодоморе историк В.Ф. Зима установил, что после войны государство располагало достаточными запасами зерна. Некоторая его часть экспортировалась в «страны народной демократии» и даже «капиталистические» типа Франции (расчет был на то, что помощь СССР поспособствует росту популярности тамошних коммунистов). Основная же хранилась на складах, хранилищах и сборных пунктах — и никак не использовалась.

На основе доступных данных исследователь подсчитал, что испорчено оказалось около 1 млн тонн зерна — и это в то время как осенью 1946 года оплата крестьянского труда зерном во многих колхозах пострадавших регионов была прекращена (впрочем, тогда постановление Совета Министров и ЦК ВКП(б) «Об экономии в расходовании хлеба» вообще резко сократило количество снабжаемых по всем категориям). Одновременно были вдвое повышены цены на хлеб в государственных магазинах.

А весной 1947 года государство не постеснялось собрать с голодающего населения очередной заем!

Основной удар голода пришелся на конец 1946 и первую половину 1947 года, однако напряженная ситуация продлилась до 1949-го. Параллельно широко распространились инфекционные заболевания всех разновидностей. В результате в этот период по всему СССР избыточная смертность составила от 1 до 1,5 млн человек, а рождаемость упала до минимальных значений. По мнению некоторых исследователей, уровень смертности мог бы быть больше, если бы государство запретило внутреннюю миграцию, как это сделали в начале 1930-х годов. Но это оказалась едва ли не единственная уступка властей сельскому населению.

Василий Николаевич Гордов. Фото из архива

Василий Николаевич Гордов. Фото из архива

Несмотря на столь широкомасштабную трагедию, в условиях всепроникающей пропаганды «счастливой зажиточной жизни» и жесткого контроля над информационными потоками положение в деревне зачастую оставалось тайной. Когда же ранее не имевший о нем представления человек сталкивался с реальностью, она ужасала. В начале 1947 года арестованному бывшему командующему войсками Приволжского военного округа Герою Советского Союза гвардии генерал-полковнику В.Н. Гордову вменили в вину среди прочего такие слова, зафиксированные «прослушкой»:

«Что меня погубило — то, что меня избрали депутатом… Я поехал по районам, и когда я все увидел, все это страшное, — тут я совершенно переродился. Не мог я смотреть на это… В колхозах подбирают под метелку. Ничего не оставят, даже посадочный материал… Надо прямо сказать, что колхозники ненавидят Сталина и ждут его конца… Думают, Сталин кончится, и колхозы кончатся… Я сейчас говорю… что если сегодня снимут колхозы, завтра будет порядок, будет рынок, будет все. Дайте людям жить… они завоевали себе жизнь, отстаивали ее!»

Крестьянин как противник власти

Генерала Гордова расстреляли, но было очевидно, что проблемы деревни рано или поздно пробьют толщу информационной блокады и дойдут до верхов — и тогда игнорировать их станет невозможно. Это, однако, вовсе не означало, что «крепко сидящий строй» пойдет на какие-либо уступки.

Здесь следует напомнить, что крестьянство для господствовавшей в СССР марксистской идеологии являлось противником, пожалуй, даже более опасным, чем международный империализм.

Оно представлялось коварным внутренним врагом — живучим пережитком феодального этапа развития человечества, чуждым новым формациям — капитализму и социализму, не просто отсталым (патриархальным и т.д.), но устойчивым в своей отсталости, оберегающим ее, мешающим развитию марксистского идеала — крупной промышленности, — стремящимся «повернуть назад колесо истории». А также неисправимым носителем мелкобуржуазной психологии, которая при любой возможности ведет к возрождению капиталистических отношений. Как следствие — крестьянство необходимо было «железной рукой втащить в светлое будущее» и пролетаризировать: одних сделать рабочими на крупных механизированных сельскохозяйственных предприятиях, других «выдавить» в города, «перековав» в рабочих на предприятиях промышленности.

Так что курсу давления на деревню даже с идеологической точки зрения не могло быть альтернативы. О том, что нет альтернативы и исходя из, скажем так, геополитических соображений, Сталин заявил уже в феврале 1946 года, выступая на собрании избирателей Сталинского округа Москвы.

Он проинформировал собравшихся, что «партия намерена организовать новый мощный подъем народного хозяйства, который дал бы нам возможность поднять уровень нашей промышленности, например, втрое по сравнению с довоенным уровнем. Нам нужно добиться того, чтобы наша промышленность могла производить ежегодно до 50 млн тонн чугуна, до 60 млн тонн стали, до 500 млн тонн угля, до 60 млн тонн нефти. Только при этом условии можно считать, что наша Родина будет гарантирована от всяких случайностей. На это уйдет, пожалуй, три новых пятилетки, если не больше. Но это дело можно сделать, и мы должны его сделать».

Механизаторы на тракторе «Фордзон». Фото: ТАСС

Механизаторы на тракторе «Фордзон». Фото: ТАСС

Три «сталинских удара по деревне»

Как следствие — прошедший в феврале 1947 года пленум ЦК ВКП(б), посвященный вопросам подъема сельского хозяйства, ничего нового не предложил. Все так же звучали бравурные речи о «передовом, оснащенном современной техникой» колхозном строе, который «обеспечил рост общественного богатства колхозов и благосостояния колхозников» (об этом бестрепетно говорилось, напомню, в разгар страшного голода). «Подъем» же столь цветущей, по мнению идеологов, отрасли виделся посредством усиления партийно-советского руководства, «ликвидации нарушений Устава сельскохозяйственных артелей» и общего закручивания гаек.

Прежде всего провели проверку колхозных земель. В ее ходе к 1950 году в обобществленный фонд возвратили 10,5 млн гектаров земель, «незаконно присвоенных колхозниками» (это были, как правило, неудобья или земли, выделенные в годы войны в дополнение к уже имевшимся «шести соткам», чтобы колхозники, используя их для посадок и откорма скота, могли хоть как-то прокормить себя). Далее — повышались нормы выработки и вводились строгие меры ответственности за их невыполнение. Первый секретарь ЦК украинской компартии Н.С. Хрущев выступил в этой связи с инициативой о выселении «злостно уклоняющихся от трудовой деятельности».

Меру одобрили, в июне 1948 года вышел соответствующий указ Президиума Верховного Совета СССР — и с этого времени по начало 1953 года высылке «в отдаленные районы» подверглось почти 47 тысяч человек.

Уже осенью в правительстве СССР праздновали победу, сообщая о значительном повышении трудовой дисциплины и увеличении выхода на работу колхозников. Однако власти было не впервой обманывать саму себя. Пик выселений пришелся на 1948-й (27,3 тысячи), после чего пошли на спад и кампания, и дисциплина, борьбе за которую она была посвящена. За 1950–1954 годы не вырабатывало минимум трудодней и даже вообще не выходило на общественную работу 15–20% всех колхозников страны ежегодно.

Вторым мощным репрессивным ударом стал принятый в июне 1947 года закон «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». Он заменил «закон о колосках» (или «семь восьмых») 1932 года, фактически отмененный войной.

Заменил, конечно, в сторону ужесточения, и резкого: если раньше за кражу давали от трех месяцев до двух лет заключения, то теперь — от пяти до 10 лет лагерей (а в случае рецидива — 25).

Закон снова принимался в обстановке голода, когда никакой помощи жителям пострадавших районов не оказывалось и те ради выживания вынуждены были идти на противоправные меры. Этот акт проводился в жизнь уже куда более непреклонно: к началу 1953 года по «четыре шестых» вынесли 1,3 миллиона приговоров, 75% из которых — на пять лет и более. По состоянию на 1951 год осужденные по этому закону составляли 53% заключенных, причем «благодаря» ему количество женщин выросло до трети от общего количества лагерников.

А.И. Солженицын в своем самом знаменитом произведении назвал этот акт «одним из грандиознейших сталинских указов… В ближайшие годы… целые дивизии сельских и городских жителей были отправлены возделывать острова ГУЛАГа вместо вымерших там туземцев… Эта новая линия Сталина — что теперь-то, после победы над фашизмом, надо сажать как никогда энергично, много и надолго, — тотчас же, конечно, отозвалась и на политических».

Наконец, третьим ударом стала широко разрекламированная денежная реформа декабря 1947 года. Учитывая, что в годы войны карточная система обеспечивала охватываемое население с серьезными трудностями, а открытые в 1944 году коммерческие магазины для подавляющего большинства жителей оказались недоступны из-за ограниченной численности и крайне высокого уровня цен, колхозный рынок, на котором селянам разрешалось сбывать выращенные на приусадебных участках продукты, превратился в главный источник продовольствия. Здесь по сравнению с довоенными цены на хлеб к 1943 году выросли в 34 раза, на картофель и молочные продукты — в 20 раз. Как следствие — денежные доходы селян повысились по сравнению с 1940 годом в семь раз и достигли к 1945-му 127,4 млрд руб.

Эти-то деньги и предполагалось обнулить: согласно условиям реформы, купюры старого образца обменивались на новые по курсу 10 «старых» на одну «новую» (впоследствии стало известно, что изначально Министерство финансов предложило щадящий обмен по курсу пять на одну, поднять же планку вдвое решил лично Сталин).

Понятно, что в результате колхозники оказались попросту ограблены. Причем из-за того, что для обмена были установлены очень сжатые сроки, а информационное обеспечение работало плохо (во многих медвежьих углах никакой информации не было вовсе), «некоторая часть населения в сельской местности» осталась ни с чем, не успев обменять свои накопления.

Социализм — это учет

За этими концентрированными «сталинскими ударами» последовало планомерное и безжалостное давление на деревню.

Прежде всего постоянно повышались налоги с личных приусадебных хозяйств — денежный и натуральный. Денежный (в который входили многочисленные общегосударственные и местные сборы) платился со всех доходов, в счет натурального по фиксированной цене собирались продовольственные продукты (мясо, яйца, молоко, плодоовощные культуры). Причем поставлять таковые селянам приходилось вне зависимости от того, есть ли у них домашний скот, птица или насаждения.

Цифры не могут не впечатлить: на рубеже 1940–1950-х годов средний натуральный налог состоял из

  • 40 кг мяса,
  • 280–320 литров молока,
  • 50–100 яиц.

Но если здесь можно говорить о некотором постоянстве, то вот собираемые суммы денег росли ежегодно:

  • в 1949 году нужно было заплатить в среднем 419 рублей,
  • в 1950-м — 431 рубль,
  • в 1951-м — 471,
  • а в 1952-м — уже 528 рублей.

Для сравнения: соответствующий показатель 1940 года составлял… 112 рублей! При этом постоянно напоминалось, что к обязательным поставкам и платам не применяется положение о сроке давности, т.е. задолженности по ним не списывались по прошествии определенного времени.

Деревня оставалась полем экспериментов и управленческо-идеологических кампаний. В 1948 году был принят трехлетний план электрификации, предполагавший строительство в сельской местности электростанций. Рассчитан он был прежде всего на принадлежащие государству предприятия. При подведении его итогов выяснилось, что электрифицировано 80% МТС и 76% совхозов. Из числа колхозов же электрическую энергию получили лишь 15% (и то не целиком — как правило, линии проводились только в центральные усадьбы). Впрочем, все эти цифры меркнут перед главной — на нужды сельского хозяйства в целом в начале 1950-х годов направлялось лишь 1,5% производимой в стране электроэнергии.

За электрификацией в апреле 1949 года последовал новый трехлетний план — развития общественного колхозного и совхозного продуктивного животноводства, поставивший задачу его «быстрого превращения… из отстающей отрасли в сравнении с полеводством в передовую отрасль». Поголовье скота в деревне (прежде всего в колхозах и совхозах) за годы войны и послевоенной засухи сильно сократилось, и руководство страны решило поправить положение, действуя привычным способом — пропагандистским шумом и администрированием. С целью увеличения общественного поголовья колхозникам «рекомендовали» (приказали) продать государству свою личную скотину.

Как и в 1930 году, селяне предпочли пустить ее на мясо — за полгода оказалось забито более 2 млн голов скота.

Сама же кампания провалилась из-за неэффективности колхозно-совхозного хозяйства: не хватало помещений, кормов, высоким остался падеж молодняка.

Коровы у поилки. Фото: ТАСС

Коровы у поилки. Фото: ТАСС

В 1950 году началась кампания по укрупнению колхозов, в ходе которой к концу 1952 года количество этого типа хозяйств сократилось с 252 тыс. до 94 тыс. Заявлялось, что при помощи этого будет достигнуто повышение эффективности производства, на деле же главной задачей являлось повышение эффективности контроля над селом. И уж эту-то задачу выполнили: если в 1945 году партячейки имелись лишь в одном колхозе из каждых семи, то к началу 1953-го — в трех из каждых четырех. И неважно, что эффективность работы укрупненных хозяйств, охватывавших теперь зачастую огромные территории, понизилась. Заодно в ходе кампании провели очередные обмеры и урезания размеров ЛПХ колхозников.

Левацкий уклон 

Наконец, в марте 1951 года Хрущев, теперь уже в статусе члена Политбюро и секретаря ЦК ВКП(б), выдвинул идею создания «агрогородов» — крупных колхозных поселков, в которые нужно переселить колхозников из деревень, превратив их в сельскохозяйственных рабочих и огосударствив собственность — как их личную, так и колхозов.

Идея вполне в духе правящей идеологии и характерной для нее борьбы с «частнособственнической психологией». А таковая очень раздражала режим — ведь статистика неумолимо свидетельствовала, что, несмотря на всю беспощадность мер, социалистический подход на селе терпит поражение.

В начале 1950-х годов приусадебные хозяйства колхозников на селе давали 38% общего объема сельхозпродукции, а животноводческой — 46%!

Если к этому прибавить соответствующие показатели личных хозяйств рабочих и служащих (13 и 16%), то получалось, что даже спустя более чем 20 лет после начала коллективизации общественный строй в производстве продуктов питания безнадежно проигрывал пресловутой личной инициативе. И это лишь усредненные цифры — по областям Центральной России или Украины, например, доля ЛПХ в показателях производимого могла составлять 70–90%! Исключение составляло лишь зерновое производство: концентрация сельхозтехники в руках государства и крайне ограниченные размеры хозяйств жителей (пресловутые «шесть соток») просто не давали им возможности занять значимую нишу в этой сфере.

Никита Сергеевич Хрущев на животноводческой ферме колхоза «Россия». Фото: Валентин Соболев / ТАСС

Никита Сергеевич Хрущев на животноводческой ферме колхоза «Россия». Фото: Валентин Соболев / ТАСС

План Хрущева не состоялся: он был выдвинут без ведома Сталина, очевидно, в расчете на то, что «вождю» понравится пылкая инициатива недавно переведенного в Москву выдвиженца. «Вождь», однако, инициативы не терпел и недвусмысленно дал понять о своем недовольстве. Хрущеву буквально спустя несколько дней пришлось писать покаянное письмо «хозяину» и каяться на страницах «Правды» — той же газеты, в которой он напечатал свою статью. А в апреле того же года по партячейкам было разослано закрытое письмо ЦК «О задачах колхозного строительства в связи с укрупнением мелких колхозов», которое дало отпор «левацкому загибу» Хрущева. В то же время оно подвергло резкой критике

«подмену главной, а именно — производственной задачи в сельском хозяйстве задачей немедленного переустройства быта колхозников, что должно отвлечь основные силы и средства колхозов от решения важнейших производственных задач».

В очередной раз подтвердилось, что разногласия в руководстве партии — тактические (огрубляя: ломать сразу и быстро или медленно и постепенно), стратегическая линия же остается прежней: никакого улучшения условий жизни и повышения ее уровня и качества не предполагалось, все внимание требовалось сосредоточить на общественном хозяйстве.

Продолжение следует.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow