Составитель Книги (пяти томов!), Валерий Уйманов, вспоминает в интервью томскому «АиФ» в 2007 году:
— Потребовалось запрашивать документы из других городов, связываться с прокуратурой. Некоторые дела были объемными, по 10‒15 томов, и в каждом по 400‒500 страниц. Надо было выяснять, где что-то инкриминируется реальное, где оговор… Мы вели эту сложную, трудную работу по подготовке и выпуску Книги вне рабочего дня, никому в служебные обязанности она не вменялась. (Даже бумагу в типографии сами разгружали.) Мы были молоды и считали своим долгом восстановить правду. Помогали набирать текст ученые институтов Академгородка…
Пометка «Р» — расстрел
В 2007-м всем этим еще можно было гордиться. Книгу начальник управления отвез в Москву, представил на коллегии, получил одобрение от тогдашнего высшего руководства. Работников, принимавших участие, наградили — часами… «Опыт Томска» было предложено распространить повсеместно.
Повсеместно почему-то не получилось.
В Томске же, повторяю, к середине 90-х было издано пять (пять!) томов Книги памяти. И сделано это было — ФСБ, в иных местах упорно сопротивлявшейся этой работе и в «битве» этой одерживающей на сегодняшний день все более очевидные успехи.
Выписываю из книги Уйманова «Репрессии. Как это было», изданной Томским университетом в 1995 году. В книге приводятся поразительные архивные документы, представляющие дела разной степени абсурдности и 20-х, и 30-х, и 40-х годов. Все категории населения — бывшие офицеры, ученые, рабочие, партийные функционеры, крестьяне, крестьяне, крестьяне…
Ощущение непрекращающейся войны — со всеми.
Из отчетного доклада на 4-й Томской городской партконференции в 1935 году секретаря ГК В. Никулькова:
«…И вот этим остаткам буржуазии кое-где оказывают приют в наших учреждениях и предприятиях. Вот послушайте, какие цифры: на ТЭЦ имеется бывших офицеров — 2, торговцев — 2, ссыльных — 1. Вот, т. Курочкин, отчего у тебя плохо станция работает…
На лесозаводе бывших офицеров — 2, ссыльных — 3… а какие люди — колчаковцы, министры, городской голова.
А вот в промсоюзе у тебя, т. Тутанов, бывших офицеров — 6, торговцев — 10, кулаков — 12, ты же прямо перещеголял всех у нас.
И у нас, товарищи, имеется и другое положение, в частности, вот на таком фронте по подготовке кадров в электротехникуме засорен состав преподавателей антисоветским элементом на 50%…»
В Новосибирской области (Новосибирск был столицей Западно-Сибирского края, куда входил и Томск), по неполным данным, были репрессированы 30 из 69 членов крайкома (из числа избранных на краевой конференции 6‒8 июня 1937 г.), в их числе все 9 членов бюро. Из 4 кандидатов в члены крайкома — 2, еще один застрелился после снятия с работы, а также 6 заведующих отделами. За 11 месяцев, с июля 1937 года, в области (с учетом административного деления тех лет) были сняты с работы и разоблачены как «враги народа» 31 председатель и 15 заместителей председателей райисполкомов, 68 заведующих отделами, почти все члены президиума крайисполкома, заведующие отделами и их заместители. В конце 1937 года первый секретарь Новосибирского обкома партии Алексеев докладывал в ЦК ВКП(б), что «в составе бюро обкома не скомпрометировал себя только один — начальник УНКВД Мальцев».
И. Мальцев. Фото: википедия
В 1937‒1938 гг. хватало 10‒15 минут на рассмотрение любых материалов. Судьям было достаточно поверхностного знакомства с обвинительным заключением по делу. В работе же троек и на это внимания не обращали. По свидетельствам бывших сотрудников УНКВД по Новосибирской области, начальник управления И. Мальцев единолично заседал и «разбирал» уголовные дела. Это стало возможным после того, как секретарь обкома ВКП(б) и облпрокурор были сами арестованы как «враги народа». Никто и не подумал об их замене.
Разбирательство же сводилось к тому, что Мальцев карандашом делал пометки «Р» — расстрел, либо ставил цифры — «10», «8», означающие срок в лагеря или тюрьму.
Но Мальцев, был разоблачен. Википедия сообщает: арестован 25 января 1939-го. Осужден Военной коллегией Верховного суда СССР 14 мая 1940 года на 8 лет исправительно-трудовых работ. В августе 1940-го приговор был опротестован как излишне мягкий. Погиб в Котласском исправительно-трудовом лагере Архангельской области (возможно, покончил жизнь самоубийством) 24 августа 1940 года. Не реабилитирован.
«К сожалению, не удалось ознакомиться с какими-либо нормативными документами ОГПУ этого времени, — сокрушается Уйманов, — с указаниями и директивами по развертыванию репрессий (среди рассекреченных в 1992 г. таких не имеется), но складывается впечатление, что они были. Иначе трудно объяснить целые серии реализованных органами ОГПУ дел в разных регионах страны».
«Я лежал в гробу будто бы мертвым»
«Дело» отображает одну из операций НКВД «местного значения» поэтапно, от ее зарождения до логического завершения — ареста участников и их осуждения. Проследить механизм реализации дела позволяют протоколы допросов активного его участника, каковым явился «агент Томского горотдела НКВД» Иван Пушнин. Показания он давал в связи с пересмотром дела в 1956 году.
Томский мемориальный музей «Следственная тюрьма НКВД». Фото: kdnv.ru
«…Томским горотделом НКВД я в 1936 году был арестован и привлечен к уголовной ответственности как участник контрреволюционной организации «Партия народных героев», хотя фактически участником этой организации я не был, а по заданию Томского ГО НКВД в составе группы введен для изобличения их во время следствия… В мае 1935 года меня направили в подшефный колхоз «Весеннее утро» для проведения подготовки к весенней посевной кампании и по распространению облигаций нового Государственного займа.
О предстоящей поездке я доложил начальнику СПО (секретно-политического отдела) Журавлеву, который в беседе со мной сообщил, что этот колхоз состоит из поляков, зажиточных крестьян и кулаков, которые проживают на хуторах. В связи с этим Журавлев предложил выяснить их политические настроения и особенно обратить внимание на самого председателя колхоза Татыржа Фульгента Августовича, его отца, их родственников…
Находясь в колхозе «Весеннее утро», я установил знакомство с Татыржа Фульгентом и на время пребывания в командировке поселился у него дома.
Колхоз «Весеннее утро» состоял из отдельных хуторов, имевших хорошее личное хозяйство. В это время предполагалось объединение этого колхоза с соседним колхозом «Красный Октябрь».
Этот колхоз имел слаборазвитое хозяйство, в связи с чем Татыржа и члены колхоза «Весеннее утро» высказывали нежелание объединяться с колхозом «Красный Октябрь».
Сделаем паузу, чтобы обратить внимание на то, КАК осуществлялся принцип добровольности в создании колхозов. Просто чтобы не забыть, в какой стране все происходило.
«…В начале июня 1935 года я возвратился в г. Томск и при встрече с Журавлевым подробно в письменном виде доложил все, что удалось выяснить о Татырже, его родственниках и их настроениях.
Журавлев заявил, что он примет меры к тому, чтобы мой приезд к Татырже был и в дальнейшем чем-то обусловлен. В частности, он предложил мне жениться на одной из дочерей Татыржи… С моей действительной женой можно оформить фиктивный развод, знать она об этом не будет, а наличие документов о моем разводе обеспечит возможность моей женитьбы».
И в очередной приезд в колхоз Пушнин зарегистрировал в сельсовете брак с Владиславой и стал регулярно приезжать в семью Татыржи уже на правах зятя.
«Во время одной из встреч с Журавлевым он мне сказал, что на самом деле Татыржа и его родственники являются противниками Советской власти и для того, чтобы выявить их антисоветскую деятельность, я должен буду в беседе с Татыржа Фульгентом заявить, что якобы я являюсь участником крупной подпольной антисоветской организации, существующей в г. Томске и в других местах.
В течение нескольких вечеров вместе с [Журавлевым] составлял текст воззвания от имени подпольной организации. Журавлев мне диктовал, а я в общей тетради карандашом писал текст воззвания.
Тогда же Журавлев продиктовал мне текст устава организации и анкету для вступления в члены организации. По указанию Журавлева все заполненные анкеты я взял себе и, возвратившись в г. Томск, передал Журавлеву».
Из Томска Пушнин, как успешно выполнивший задачу, выехал к своей матери в Калужскую область.
«Примерно через неделю я от Журавлева получил письмо, в котором он предложил мне от имени матери в адрес Владиславы написать письмо, в котором бы сообщалось, что я якобы умер, и в подтверждение этого приложить фотокарточку, на которой я был бы сфотографирован мертвым.
Подготовленный текст письма по моей просьбе переписала моя сестра, в то время она училась во 2-м или 3-м классе.
По совету (местного фотографа, очевидно, тоже сотрудника НКВД. — П. Г.) я подготовил макет части гроба, и он (фотограф) меня в нем сфотографировал… сначала одного, а затем в комнату зашла мать, и я ей предложил тоже сфотографироваться, якобы около гроба, в котором я лежал будто бы мертвым.
Фиктивное письмо и две фотокарточки о моей смерти я сам лично направил в г. Томск в адрес Владиславы».
Коллективная фотография руководителей города Томска с активом. Фото: karagodin.org
Но после ареста «заговорщиков» возникли непредвиденные трудности, и в середине апреля 1936 года Пушнин был вызван телеграммой Журавлева в Томск.
«Журавлев мне сказал, что Татыржа Фульгент и еще несколько активных участников организации уже арестованы, но при их аресте во время обыска воззвания и устава организации у них не нашли. Никто из арестованных показаний о причастности к организации не дает и заявляет, что они арестованы по провокационным материалам.
В связи с этим Журавлев заявил, что возникла необходимость показать меня Татыржа Фульгенту, что я арестован тоже, и это поможет разоблачению его в принадлежности к подпольной организации.
Тогда же в кабинет к Журавлеву привели арестованного Татыржа Фульгента. Он увидел меня, стал плакать, а я ему заявил, что не следует плакать, а нужно честно и правдиво рассказать на допросе все, что мы вместе делали…
В тюрьме горотдела НКВД меня поместили одного в служебную камеру, и я в ней находился совершенно свободно, и мне одному разрешалось выходить во двор, когда мне захочется. Питание мне приносили из столовой ответработников города.
Находясь в ГО НКВД, меня неоднократно, как под конвоем арестованного, проводили по коридорам с таким расчетом, чтобы другие арестованные могли видеть меня и убедиться, что я тоже арестован.
Журавлев мне заявил, что он будет писать протоколы допроса меня о совместной с ними деятельности по созданию подпольной организации, и я должен эти протоколы подписывать, и он моими показаниями будет изобличать других арестованных участников организации.
…Судебное заседание по делу арестованных участников организации проходило с 15 по 18 сентября 1936 года. Я на суд тоже был вызван и вместе с другими подсудимыми проходил как организатор и руководитель антисоветской подпольной организации «Партия народных героев».
Я, хорошо зная, что эти мои показания не соответствуют действительности, являются провокационными, соглашался и подписывал их по настоянию Журавлева, так как он постоянно говорил, что это нужно для пользы дела».
От себя могу сказать, что подсудимым (35 человек) очень повезло: они «успели» получить свои сроки до 1937 года.
Томский мемориальный музей «Следственная тюрьма НКВД». Фото: kdnv.ru
Агента Пушнина суд приговорил к высшей мере наказания, потом его «помиловали», дали 10 лет лагерей.
Вот что написал его сокамерник:
«…Пушнин, как «способный» для камерной обработки человек, начальником Томского ГО НКВД капитаном госбезопасности Овчинниковым и был использован.
В камере он был «официальным» представителем следствия. При поступлении «свежих» людей в камеру они в первую очередь подвергались допросу Пушниным. Он объявлял о принадлежности их к организации, и они не должны «сопротивляться» следствию, т.к. это ни к чему не приведет. Все это сопровождалось агитацией, что все арестованы временно и будут скоро освобождены, что так требует международная обстановка.
Тем, кто под влиянием Пушнина и др. «сознавшихся» арестованных соглашались не сопротивляться следствию, Пушнин давал бумагу и требовал заявления, что арестованный такой-то обязуется удовлетворять все требования и не сопротивляться на допросах. В отношении упорных, категорически отказывающихся от дачи таких обязательств, Пушнин принимал репрессивные меры: загонял под нары, к параше, практиковал избиение и т.д. Тем, кто вел себя «примерно», Пушнин устраивал свидания, передачи, покупал табак и т.п. Он был независим — по его требованию надзором выпускался в любое время из камеры и свободно разгуливал по горотделу, без разрешения заходил в комнаты сотрудников, со многими был не только на «ты», но даже и ругал их за «вялость» следствия, давал советы, как нужно «развертывать» следствие, и т.д.
«Помощь» Пушнина была колоссальной… получив от Пушнина заявление о готовности арестованных подписать все то, что им предложит следствие, [следователи] вызывали их к себе, заполняли анкетные данные протокола допроса, отбирали списки их знакомых и отправляли обратно для того, чтобы вызвать второй раз и подписать трафаретный протокол о «принадлежности» арестованного к РОВСу или другой аналогичной организации, причем… ранее друг друга не знавшие, оказывались по протоколам давно знавшими друг друга, завербовавшими в ту или иную контрреволюционную организацию, а все или почти все знакомые этих арестованных также оказывались участниками организации».
«Подготовленные» в камерах люди признавались в самых чудовищных преступлениях. После чтения показаний арестованных начинаешь сомневаться в том, был ли хоть один сторонник советской власти, — кругом одни враги.
Такой вывод делает Уйманов.
Стереть пятно с биографии
В апреле 1956 года в письме на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР Ворошилова Пушнин обратился с просьбой «по поводу снятия грязного, незаслуженного пятна, которое было напачкано в 1936 году». Но по заключению помощника прокурора Томской области по надзору за следствием в органах госбезопасности снимать «пятно» было признано «нецелесообразным».
В реабилитации Пушнину отказали сотрудники Томского управления КГБ СССР и в 1989 году на основании части 2 пункта 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года как лицу, занимавшемуся фальсификацией уголовных дел, но Президиум Верховного суда РСФСР своим постановлением от 16 января 1990 года, отменив приговор спецколлегии Запсибкрайсуда от 15‒18 сентября 1936 года в отношении участников контрреволюционной организации «Партия народных героев» за отсутствием состава преступления, реабилитировал и Пушнина, т.к. он не являлся должностным лицом (сотрудником НКВД), субъектом преступления, участвуя в фальсификации дела.
Остается, наверное, рассказать, как сложилась судьба начальника СПО Журавлева, непосредственно руководившего «операцией». Он был повышен, стал начальником Томского горотдела, а затем переведен «в Европу» — начальником Ивановского областного управления НКВД. Там тоже отличился, вовремя направив письмо тов. Сталину о злоупотреблениях своего прямого начальника наркома Ежова. Это письмо было зачитано на заседании Политбюро, Ежов снят, а бдительный Журавлев повышен — до начальника Московского управления.
Лаврентий Берия. Фото: википедия
Но тут что-то не сложилось у Журавлева с тов. Берией, его направили начальником управления лагеря в Караганде, а затем перевели на Колыму. Откуда в 1946 году он был вызван за новым назначением в Москву, но в поезде скоропостижно скончался. Родственники убеждены, что его отравили.
О его биографии Уйманов ничего не пишет, пришлось самому по справочникам искать.
В 2012 году в Томске вышла еще одна книга Уйманова («Ликвидация и реабилитация: политические репрессии в Западной Сибири в системе большевистской власти (конец 1919‒1941 г.)»). Книга большая и толстая, но, как мне показалось, менее интересная. Там тоже есть про «Партию народных героев», правда, короче, без подробностей и даже без упоминания Журавлева.
Фото: lab.westsib.ru
Что же касается Овчинникова, то и его расстреляли. Как и десятки других высокопоставленных чекистов.
«Складывается впечатление, что с каждым годом после победы Октября жизнь человека обесценивалась все больше и больше», — делает грустный вывод полковник Уйманов.
Уйманов правильно пишет: «Реабилитация предполагает не только пересмотр дел и выдачу соответствующих справок и иных документов. Процесс реабилитации должен иметь и общественный резонанс хотя бы потому, что репрессировали «громогласно», с собраниями, митингами и демонстрациями, с навешиванием ярлыков не только на репрессируемых, но и на членов их семей — сын, дочь «врага народа», «член семьи изменника Родины (ЧСИР)» и др., которые «приклеивались» на годы, если не на всю жизнь. Вот и восстановление социальной справедливости должно быть таким же достоянием общества».
Работа комиссий по реабилитации с самого начала велась под грифом даже не «Секретно», а «Совершенно секретно». Кроме того, уже 18 июня 1954 года были даны разъяснения (тоже совершенно секретные), подписанные заместителями министра внутренних дел, Генерального прокурора и Председателя КГБ, что заключенные не знакомятся с выписками решений комиссий по пересмотру, они даже не зачитываются заключенным, а просто объявляются от имени прокуратуры, МВД и КГБ СССР —
«знакомить заключенных и ссыльных с выписками из протоколов Центральной и местных комиссий по их делам запрещается. Запрещается также устно сообщать о том, что дело рассматривалось Центральной или местной комиссией».
По какой причине проводилось засекречивание работы комиссий, четких объяснений нет ни в одном приказе или ином нормативном документе. «Можно только предположить, что власть боялась широкой огласки и возможной широкой волны массовых обращений граждан, создания «нездоровой» обстановки, способной привести к негативным для государства, правящей партии и их руководителей последствиям», — делает вывод полковник Уйманов.
И последнее.
Мы с Валерием Уймановым не знакомы. Знаю, что он больше не работает в ФСБ. Сначала его перевели в МЧС — замом областного начальника, а с 2019 года он — возглавляет Центр по изучению исторической памяти Томской области.
Я связался с Виктором Мучником, возглавлявшим лучшую в стране региональную телекомпанию — «ТВ2». Компания, как известно, была в 2015 году отключена от вещания.
Виктор ответил.
«Валеру знаю прекрасно. Он мой однокурсник. Служил в ГБ. Потом на исходе 80-х занялся темой репрессий. Действительно собрал материалы по региону. Защитил докторскую. Реально сидел в архивах. Не плагиат. Но конторские корни чувствуются в работе. «Все неоднозначно» с репрессиями, «такое было время». Прочитывается этот мотив. Овчинников у него (это один из главных томских палачей, при Берии еще в расход отправленный) — сложный и неоднозначный… Были пару рецензий на его монографию с указанием конкретных огрехов. Но это в пределах академической критики, в том смысле, что он не клиент «Диссернета». А по-человечески…
Сделает, что прикажут. Ханевича, который создавал в Томске музей политрепрессий, вложил в него всю жизнь и душу, а теперь оказался под началом Валеры, мне жаль. Зверствовать Валера не будет. Просто будет поступать сообразно обстоятельствам».
