А теперь представьте: два взрослых мальчика (одному хорошо за сорок, другому за пятьдесят) идут по деревенской улице. Один повыше, в бурке, тельняшке и цилиндре; другой пониже, в цилиндре, тельняшке и фраке на босу ногу. У одного на плече кривое старое курковое ружье, у другого живой козленок, взятый напрокат у крестьянской девочки, которая плетется сзади и грызет вырученный за животное шоколад.
Это мы со знаменитым, и тогда уже давно, художником и всеобщим участником жизней хороших (большей частью) людей Борисом Жутовским, которого все звали и по сей день зовут Бобой, прибыли на чью-то дачу, где праздновал свой день рождения наш общий друг Юра Щекочихин.
Борис Жутовский. Фото: Юрий Рост / «Новая газета»
Всё, ребята! Праздник сделан. Щекоч счастливо смеется, обнимает, говорит «братишки», и, когда мы садимся за стол обильно выпивать, гости понимают, что приехали мы не на машине. Без Жутовского я бы не решился, но он отважный и опытный путешественник. Пешком, на байдарке, на машинах, на лошадях он прошел невероятной сложности и красоты маршруты по нашей тогдашней стране. Он бывал на Камчатке, на Памире, бродил по Заполярью, по горному Уралу, отыскивал на севере заброшенные сталинские лагеря… и отовсюду тащил в Москву «артефакты», которые превращались его талантом в искусство, и свои рисунки, которые превращались в акт искусства в тот момент, когда Жутовский проводил в путевом альбоме линию.
Ах, линия! Сидишь с ним за столом (иной раз, выпивая сдержанно), беседуешь о высоком, о старых и современных художниках, о политике, о жизни, что там нового, то есть кого не стало или кто чем болен и как помочь (Боба — скорая помощь для друзей). А также: куда денутся «потом» все его работы — мощные карандашные портреты «последних людей империи», с которыми он общался (Окуджава, Райкин, Карякин, Данин, Гердт, Битов и многие другие), огромная коллекция абстрактных лаков, невероятной красоты («красоты» — это не обидно для современной живописи?), или карандашные пейзажи тонкости невероятной (тоже, похоже, абстрактные), или восковая живопись, или гуаши и масло? А его записи и тексты, он ведь и пишет прекрасно, что будет с ними? Так говорим мы часами о серьезном и для него важном,
а он за это время левой рукой, хотя пишет правой, нарисует на клочках бумаги, на салфетках или перевернутых страницах рукописи такие твои или общих знакомых картинки в окружении таких, знаете ли, дам (совершенно «ню»),
чьи формы не то чтобы составили вашу мечту, а даже несколько напротив, вызвали пугливую мысль: «Да! Конечно, но… возможно ли с этим совладать?!»
— А, — весело, совершенно без инерции, вдруг встрепенется Борис Иосифович, закончив сводку новостей, да и запустит что-нибудь по-польски, хотя отец не успел его научить языку, поскольку разбился на самолете, возвращаясь из Арктики задолго до войны, и похоронен в «авиаторской» стене на Новодевичьем. — А, — продолжит Боба уже по-русски: — Отважно живем! Етить-колотить!
И тут же начнет показывать свои последние (суеверные путешественники говорят «крайние») работы — маленькие, размером в лист писчей бумаги портреты, филигранно нарисованные цветными карандашами на фоне цитат из великих картин первой половины прошлого века.
— Уже пятьдесят есть. Первые пятьдесят.
Огромная, сложнейшей формы работа Жутовского «Как один день», которая висит за его спиной, занимая всю стену мастерской, тоже начиналась с пятидесяти…
Когда ему стукнул полтинник, начал строить эту художественную конструкцию из пятидесяти квадратов, разделенных на пять тем: память, природа, искусство, друзья, гении.
Каждый квадрат — рисунки, документы, работы друзей, знаки натуры, скульптура… (Кстати, он помогал Неизвестному строить памятник Хрущеву, о Бобиных отношениях с которым, начиная со скандальной выставки в Манеже и до одинокой Никитиной старости, говорить не буду — много писано.) Все это Жутовский поместил в двухсекционную раму, а третью, пустую, заполнял по одной работе в год. Теперь она пять лет как заполнена.
И решил Жутовский издать огромную книгу (он к тому же и книжный график) в двух томах под нам знакомым названием «Как один день».
Книга получилась «отважная». Про его жизнь, про нашу жизнь, про страну, которую мы пережили и в которой продолжаем жить. Как «вкусно» (выражение Б.Ж.) она написана — с мудростью, юмором и печалью. Пять килограммов удивления и, знаете ли, восхищения. И обретения и потери, а их в Бориной личной жизни было немало, и признания в любви и веселье (и этим он был не обделен), и много замечательных работ Мастера.
Эта книга — единственный надежный способ назначить Жутовскому свидание и встретиться с ним. Открой на любой странице и общайся.
А так — пойди его найди. Телефоны обычно не отвечают: либо уехал утешать-помогать, либо спрятался от московской суеты и сидит работает, либо укатил путешествовать и рисовать этюды…
А теперь уже точно не найдешь.
Больше нет его.
