Повесть Лидии Чуковской «Софья Петровна» сегодня читается как точный медицинский диагноз. Раньше могли быть варианты: например, можно было прочитать эту повесть как эталонный хоррор. Автор, не ставя перед собой, конечно, такой цели, описала хронику текущих событий по всем канонам этого жанра, с постепенным нагнетанием ужаса от начала к концу. Естественно, можно было читать эту повесть и как исторический документ — свидетельство о тридцать седьмом годе «здесь и тогда». Но это раньше. Теперь вариантов прочтения не осталось: мы читаем собственную историю болезни.
Сюжет повести такой: жила-была благополучная советская семья — мать и сын. Мать — заведующая машинописным бюро, уважаемая, преуспевающая, любящая свою работу; сын Коля — красавец, отличник, передовик, гений инженерии; оба — правоверные советские граждане, трудящиеся во благо отечества и товарища Сталина. Окончив школу, Коля уезжает в Свердловск работать на машиностроительном заводе, откуда регулярно присылает матери письма с восторгами по поводу политики партии, а вскоре за выдающиеся инженерные достижения его портрет помещают на страницы газеты «Правда».
Наступает 1937 год. По городу проносится новость о том, что арестовано множество врачей. То тут, то там слышится определение «фашистский шпион». Этими шпионами вдруг оказываются совершенно приличные с виду люди: знакомый доктор, директор машинописного бюро, а потом — Коля.
А дальше — стояние в тюремных очередях, попытки понять, где сын, объяснить, что это ошибка, что арестовали не того, ожидание, что вот-вот разберутся, ведь «зря у нас не сажают». Знакомство с сотнями таких же замерзающих в очереди, пришедших с передачками к тем, кто тоже оказался там «по ошибке». Потом удар: Коля — антисоветчик и террорист. Потом донос, увольнение «по собственному желанию» и невозможность найти новую работу. Потом арест ближайшего Колиного друга, самоубийство близкой подруги Софьи, последнее Колино письмо.
И никого не стало.
Сама Лидия Чуковская довольно подробно описала историю своей повести в книге «Процесс исключения» (имеется в виду исключение из Союза писателей): впервые напечатали ее в 1965 году в Париже — с большими изменениями, потом, через год, в Америке — почти без изменений, а на родине только через полвека — в 1988 году. Суть книги Чуковская тоже сформулировала сама: «В своей повести я попыталась изобразить такую степень отравления общества ложью, какая может сравниться только с отравлением армии ядовитыми газами». Добавлю: и всеобщее помешательство на почве этого отравления.
Главная героиня, Софья Петровна, постепенно сходит с ума — отчасти от страха и отчаяния, но больше оттого, что физически не может усомниться в правоте властей. Она из тех людей, кто запрограммирован на абсолютное доверие правительству — в этом смысл ее работы, ее жизни, ее веры. Но и не доверять сыну она не может! Выбор, перед которым она поставлена, сводит с ума в прямом смысле слова — ее и множество таких, как она.
Эту болезнь Чуковская документирует с медицинской точностью — так же детально, как это сделал Гоголь в «Записках сумасшедшего». Только в повести Чуковской это сумасшествие не личное, а национальное.
Для чего нам сейчас нужно эту книгу перечитывать? Затем же, зачем мы иногда просматриваем наши медкарты. Начиная с февраля прошлого года, наверное, единственный вопрос, которым задаются так же часто, как вопросом «Что делать?» — «что делать с мамой/другом/коллегой, которые «за»?». Повесть Чуковской частично дает ответ на этот вопрос — точнее, дает посмотреть на мир глазами тех, кто не умеет сомневаться.
Не думаю, что после прочтения вам будет проще найти для них оправдание — но вы точно начнете понимать устройство их психики. А во-вторых, это свидетельство позволяет, оставаясь в моменте, посмотреть на все со стороны — это что-то вроде кислородной маски, защищающей от того «ядовитого газа», которым, по Чуковской, отравляет общество ложь. И если не удалось спасти от отравления кого-то из близких, то можно попытаться надеть эту маску по крайней мере на себя.
Лидия Чуковская. Фото: echelpanov.livejournal.com
«Софья Петровна вернулась домой.
На следующий день она не встала с постели. Ей больше незачем было вставать. Не хотелось одеваться, натягивать чулки, спускать ноги с кровати. Беспорядок в комнате, пыль не раздражали ее. Пусть! Голода она не чувствовала. Она лежала в кровати, ни о чем не думая, ничего не читая. Романы давно уже не занимали ее: она не могла ни на секунду оторваться от своей жизни и сосредоточиться на чьей-то чужой. Газеты внушали ей смутный ужас: все слова в них были такие же, как в том номере стенной газеты «Наш путь»… Изредка она откидывала одеяло и простыню и смотрела на свои ноги: огромные, отекшие, как водой налитые.
Когда со стены ушел свет и начался вечер, она вспомнила про Наташино письмо. Оно всегда лежало у нее под подушкой. Софье Петровне захотелось снова перечесть его, и, приподнявшись на локте, она вынула его из конверта.
«Дорогая Софья Петровна! — написано было в письме. — Не плачьте обо мне, все равно я никому не нужна. Мне так лучше. Быть может, все наладится еще правильно, и Коля будет дома, но я не в силах ждать, пока наладится. Я не могу разобраться в настоящем моменте советской власти. А вы живите, моя дорогая, настанет время, когда можно будет посылать посылки, и вы ему будете нужны. Пошлите ему крабов, консервы, он любил. Крепко вас целую и благодарю за все и за ваши слова на собрании. Я жалею вас, что вы из-за меня претерпели. Пусть моя скатерка лежит у вас и напоминает вам про меня. Как мы с вами в кино ходили, помните? Когда Коля вернется, положите ее к нему на столик, на ней цвета веселые подобраны. Скажите ему, что я никогда про него худому не верила».
Софья Петровна снова положила письмо под подушку. А не разорвать ли его? Она тут пишет про настоящий момент советской власти. Что, если это письмо найдут? Тогда Колино дело свяжут с Наташиным делом… А быть может, оставить? Ведь Наташа уже умерла».
