На обороте транспаранта у Розанова было написано: «Россия есть первобытная, первоначальная страна. С реками и озерами». И со складным велосипедом «Кама», добавим мы, читая релиз правительства Пермского края: губернатор Дмитрий Махонин принял участие в запуске серийного производства на заводе «Форвард» велосипедов возрожденного бренда «Кама». На конвейер поставлена сборка обновленной версии байков, выпускавшихся в Перми с 1970-х по 1990-е годы.
Цену планируют в 12–13 тысяч рублей, в ближайшие две недели «Кама» начнет поступать к дилерам по всей стране. В текущем году — в классическом красном цвете, потом обещают «варианты других цветов триколора», то есть синий и белый. А также расширить модельный ряд — с разными диаметрами колес, скоростными режимами и т.д.
В общем, началось в колхозе утро. Нет, новость сама по себе хорошая — делать что-то лучше, чем ничего, лучше, чем ломать или пить водку, или стрелять. Но о чем эта новость на самом деле?
Фото: сайт «Хабр»
Знаю сверстника — он продал в Красноярске больше всех бронированных «мерсов» — восемь. И это сразу, как только они появились в России. Когда подорвали и обстреляли одного из покупателей, спасла его дверца — он как раз то ли выходил из машины, то ли в нее лез. Мой сверстник и тезка увез этот «Мерседес» в Германию ремонтировать. А ввозил обратно как обычный, не бронированный (разница в таможенных пошлинах); главным, говорит, было распахнуть неприхотливо на таможне тяжеленную дверцу. И улыбаться.
Велик «Кама» из детства запомнился тем же — своей тяжестью. И, появляясь на нем во дворе, поначалу я тоже старался улыбаться. Поскольку «Кама», по идее — точнее, по геометрии, — выглядела как велик девчачий: не с мужской треугольной, закрытой рамой, а с открытой. Так вроде и удобней, но конфузливо как-то перед друзьями-товарищами. Бывает: ловчей, а все же неловко. Были тогда у нас велики «Школьник», строго подразделяемые — с мальчуковой и девичьей рамой, были велики-взрослики (чтоб доставать до педалей, ездили под рамами), ну и полувзрослики, чье название уже не вспомнить. У шпаны постарше — мопеды. Позже, в 80-е, появились «Салюты» — та же «Кама», тоже складной агрегат.
Моя «Кама» из доледниковой, докапиталистической эпохи, мое счастье четвертого класса, была зеленого цвета, стальная и неубиваемая. Как автомат Калашникова. Регулируемые по высоте руль и сиденье с пружинными амортизаторами внутри, багажник с пружинным же прижимом, намертво фиксирующим любой груз, защита цепи (можно было не заворачивать штанину), насос для подкачки колес за седловой стойкой рамы, крылья на колесах, катафот. Шикардос, в общем, если б не этот унисекс, одно из первых в СССР его явлений; впрочем, кажется, на этом ни я, и никто вокруг особо не заострялся. Тем более после того, как все на нем попробовали порассекать: хороший ход, пусть не самый быстрый, хороший накат, проходимый. Так что гендерные предрассудки были преодолены; революционная роль пермских машиностроителей в советские 70-е явно недооценена.
Точно не скажу, но, наверное, тот бандос на бронированном «Мерседесе» тоже в детстве катался на «Каме»: откуда-то оттуда эта поколенческая если и не любовь, то заведомое доверие к вещам тяжелым и прочным, сугубо материальным, ко всем этим зажигалкам Zippo, массивной мебели в офисах и дома и т.д. Про танки молчу.
В этом востребованном (иначе бы его не было) возвращении советских брендов, «Кам» и «Москвичей», «Тархуна» и «Байкала», советского пломбира и «Жигулевского» (эти уже давно тут), пионерии и Чебурашки можно увидеть ту самую «фальшивую улыбку, коей мы награждаем далекое, доброе, мол, время, сыто спящее в углу своей зловонной клетки» (В. Набоков).
Вероятно, за этим стоит не столько желание вернуться в полную москвашвею, сколько вспомнить, что стабильность и беззаботность на свете есть. А то и не по брежневскому застою тоска, а, скажем, по такому дню, как 11 апреля 1961 года — накануне. Мы еще ничего не знаем, но завтра внезапно все станет совсем-совсем иначе.
Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»
Не знаю, не возьмусь судить, я о другом думаю. Вот есть вещи понятные и определенные: вода закипит, свинью зарежут, птицы улетят, деньги пропадут, жизнь закончится. Есть загадочные, да и черт бы с ними: какой смысл гадать, почему котлеты, разогретые не на плите, а в микроволновке, остынут быстрей. Или как ты узнаешь русских за границей, даже если их в этом месте быть не должно, даже если они стоят спиной к тебе, даже если из окна машины, даже если темной ночью. Есть непостижимое и никакой надежды: что-то из прошлого, совсем незначительное, всплывает, скажем, вздернутый нос какой-то девчонки, ее веснушки. Зачем ты до сих пор это помнишь? Ну у алкашей такие флешбэки объяснимы: мозг требует горючего и находит, как его заливать — вытаскивая это из нутра, из памяти.
А у остальных? У тебя? Ну не мозг, согласен, пусть только то, что от него еще осталось, этот чайный гриб под черепной коробкой. Он не тупей тех грибов, что растут в самой чаще и умело заманивают охотника на них все глубже, все дальше, чтобы охотник заплутал, телефон у него разрядился, ногу подвернул, отчаялся и — стал гарантированным кормом для гигантской грибницы. Или тут другая тактика — грибов, растущих у троп?
А они высовываются там, чтобы те, у кого есть ноги, их сорвали и унесли подальше отсюда. Хоть куда, только, на хрен, подальше. Чего хочет твой гриб — вот что понять бы.
Почему велосипед «Кама»?
Автомобиль «Победа»? Гагарин? Пломбир?
Почему, скажем, ты видишь, как наяву, свой автомат в учебке, его номер НВ8844, две царапины на цевье, его запах, его ремень, вес — хотя и не спал с ним, и — ни номера, вообще никаких примет, ничего не помнишь об автомате в войсках? Хотя с первым ты прожил полгода, а со вторым — полтора. Может, потому, что он был учебный, тяжелее боевого, и из него никого нельзя было убить? Почему ты помнишь, как сушить портянки под ГТД (газотурбинным двигателем) пусковых установок «Бук», но ничего не помнишь о том, как там в кабине, на какие кнопки жать? Твой мозг хочет тебе лучшего, о чем-то подсказывает всю дорогу, понять бы.
Ты не помнишь вкус того, что ел и пил позавчера, вчера, только что, но вкус завязок от кроличьей шапки зимними утрами и вечерами в детстве — вот он, с тобой, во всей полноте, со всеми переменами в солоноватости — смотря сколько жуешь.
Ты помнишь велосипед «Кама» — и хорошо. Получи его.
В пустыне и репей себя цветком…
Как сказал в 1989-м поэт, когда вроде прощались навсегда со многим, в т.ч. с «Камой»: «Пчелы не улетели, всадник не ускакал. В кофейне / «Яникулум» новое кодло болтает на прежней фене. / Тая в стакане, лед позволяет дважды / вступить в ту же самую воду, не утоляя жажды. / Восемь лет пронеслось. Вспыхивали, затухали / войны, рушились семьи, в газетах мелькали хари, / падали аэропланы, и диктор вздыхал «о Боже». / Белье еще можно выстирать, но не разгладить кожи <…>»
Вероятно, мы делаем все возможное, чтобы ускользнуть от сегодняшней правды, чтобы не видеть, не понимать, не смотреть ей в глаза, и находим выход. Мы вспоминаем «Каму». Это рефлексы. Это чтоб не убить себя об стену. Это о том, что у России особый путь. Вдоль рек и озер, по родной почве, позапрошлогоднему снегу, по неизменному отечественному пейзажу, сквозь и внутри него — на велосипеде «Кама».
Видели бы мы себя нынешних, в 2023-м, оттуда — из 70-х и 80-х, — померли бы со смеху. Или с горя.
