В течение примерно 10 последних лет в российском либеральном дискурсе постоянно поднимается вопрос: когда же будет исчерпано терпение народа? Или по-другому: когда будет пробито «дно»? Возможные прогнозы: когда снизится уровень жизни и «холодильник победит телевизор». Когда нарушения прав человека достигнут запредельного характера. Когда будет очевидно, что нарушены все общечеловеческие моральные нормы. Когда возникнет непосредственная угроза физическому выживанию.
События последнего года, кульминацией которых для российского общества стала частичная мобилизация, похоже, показали, что такого «дна» в принципе не существует. Я не думаю, что эта ситуация является уникальной и характерной только для нашей страны.
Полагаю, что в более широких масштабах подобная ситуация характерна для всех стран с длительными диктаторскими режимами, а также для стран с высоким уровнем преступности и незащищенностью населения от криминального террора.
Общее в том и другом случае то, что перед лицом в большей или меньшей степени организованных группировок, использующих насилие, граждане не могут ощущать себя в безопасности и, соответственно, не могут открыто заявлять о своих интересах и правах. И к сожалению, даже когда самые темные исторические периоды заканчиваются, они оставляют свои следы на теле общества, так же как физические травмы — например, переломы — оставляют следы в теле человека, подчас ограничивая его способность к спонтанным движениям.
Так почему же не пробивается «дно» там, где, казалось бы, оно должно было бы уже давно быть пробито? Попробую порассуждать об этом с точки зрения открытий, сделанных в области психологии и одной из ее прикладных областей — психотерапии.
Первое, что приходит на ум, это некоторые методики, которые были популярны в психотерапевтической практике в 60–70-е годы прошлого века. В то время людей, у которых были трудности с проявлением агрессии, в безопасной терапевтической ситуации искусственно провоцировали на выражение гнева.
Но, как впоследствии выяснилось, хотя для некоторых такой подход оказывался полезным, людей, ранее имевших серьезные психические травмы, он приводил к еще большему чувству беспомощности, вины и еще больше усугублял их и так неблагополучное состояние.
Фото: Максим Слуцкий / ТАСС
Второе. Наблюдения практикующих психотерапевтов показали: люди, пережившие травму насилия, на стимул, чем-то ее напоминающий, реагируют замиранием, а не мобилизацией и попыткой сопротивляться или убежать. Это вполне согласуется с результатами, полученными в лабораторных исследованиях, проведенных еще в 60-е годы психологом Мартином Селигманом. В его эксперименте собаки, получавшие неотвратимые удары электрошокером при попытке вырваться из вольера, впоследствии даже не пытались этого сделать, в отличие от собак, которые этого опыта не имели. Последующие эксперименты, проведенные на людях (конечно, более гуманные), показали, что эти закономерности характерны и для человека.
Вернемся к изначальному вопросу. Почему даже непосредственная угроза собственной жизни или жизни близких практически не действует? Хотя многие в кулуарах выражали свое беспокойство и уныние по поводу частичной мобилизации, но на уровне российского социума в целом это не проявилось ни в чем, кроме отдельных спорадических возмущений. Преобладающей тенденцией стало спокойное и безысходное ее принятие. Собственно, вышеупомянутые исследования во многом это объясняют.
Уже стало общим местом повторять, что наше общество является посттравматическим, учитывая историю крепостного права, политических репрессий, депортаций, ВОВ и т.д. и т.п. Исторический опыт ХХ века в советском пространстве, на котором воспитывалось несколько поколений соотечественников, как будто бы был призван продемонстрировать:
любые споры, тем более попытки активного сопротивления государственной власти ни к чему хорошему не приводят. Единственный способ сохранить относительное личное благополучие, получить шанс на выживание — это замереть, затаиться, молчать.
Почему же этот паттерн реагирования стал у нас таким устойчивым? Ведь периоды массовых травм были у всех народов без исключения. Особенность нашей истории заключается в том, что у российского общества практически не было передышек для восстановления.
Как известно из психологии травмы, ни одному человеку не дано избежать тяжелых, кризисных переживаний. Но как он с этим справится, сможет ли психологически восстановиться, зависит от того, будут ли у него условия, позволяющие переработать травмирующий опыт. То есть от того, встретится ли он с поддерживающим окружением, будет ли возможность открыто говорить о том, что произошло, и о своих чувствах по этому поводу. Если человек стал жертвой агрессии со стороны других людей, то будет ли дана оценка произошедшему, понесет ли виновник наказание, уголовное или хотя бы в виде морального осуждения.
Фото: Валерий Шарифулин / ТАСС
Как мы знаем, попытки проделать такую работу в нашей стране были, но, к сожалению, оказались частичными и незавершенными. Поэтому по сей день любая провокация, напоминающая события прошлого, — угроза репрессий или отлучения от конвенциального сообщества — воспринимается как катастрофическая и вызывает реакцию замирания и пассивного подчинения.
Позволю себе высказать предположение, что эти ставшие рефлекторными ответы не могут быть изменены с помощью внешних и даже внутренних провокаций.
«Дна» нет, потому что воля подавлена слишком глубоко. Это та ситуация, когда жертва не может сопротивляться агрессору даже не в силу того, что она не имеет физической возможности, а из-за того, что она впала в состояние ступора.
Скорее всего, эти поведенческие модели могут измениться со временем, но наверняка уже в будущих поколениях и только в результате изменения социально-политической ситуации внутри государства.
В психотерапевтической работе с отдельным человеком, пострадавшим от травмы, первоочередной задачей является создание атмосферы безопасности, в которой он постепенно учится соприкасаться с болезненным опытом, перепроживать и переосмысливать его, проявлять свои собственные, а не навязанные кем-то чувства и желания. Я думаю, что этот принцип не менее актуален и для больших сообществ.
