28 декабря — 95 лет со дня рождения великого и эксцентричного композитора Олега Каравайчука. Он был учеником Рихтера и другом Параджанова, Смоктуновского, Шукшина. К нему за уроками мастерства приходил Сергей Курехин. Представители рок-культуры и авангарда принимали его за своего, в то время как академические музыканты и критики пытались не замечать. Несмотря на финансовые трудности, Каравайчук отказывался от коммерческих предложений и работал в тех проектах, которые его интересовали творчески. Со стороны казалось, что играет он как попало, часто лупя по клавишам ладонями… но музыка-то была.
Детство
…Его мать и отец были музыкантами с диссидентскими взглядами. В 1933 году семья переехала из Киева в Ленинград. Отец устроился на Ленфильм, мать — учителем в школе. С раннего детства Каравайчук писал музыку, Олег Николаевич вспоминал, что когда в 4 года играл на рояле, из соседней комнаты прибежал отец и воскликнул: «Да ты же композитор!». В 7 лет юному дарованию сам Сталин подарил белое пианино за первое место в крупном конкурсе пианистов Советского Союза. Что за этим последовало, рассказывает Андрес Дуке — режиссер фильма о Каравайчуке «Олег и редкие искусства». «Через несколько месяцев после награждения его пригласили в Дом работников искусств, где присутствовал Сталин, имевший хороший слух. По утрам там проводилось своего рода состязание, в ходе которого в стакан наливали воду и касались его карандашом. Нужно было угадать ноту. Когда очередь дошла до Сталина, он сказал: «Это «до», но потом поправился: «Нет, это «до-диез». Семилетний Олег встал и сказал: «Товарищ Сталин, Вы были правы, это «до». Но Вы ошиблись в другом». Наступила тишина.
Тогда Олег продолжил: «Вы ошиблись, отправив моего отца на принудительные работы». «Отец вернулся через три месяца. Так что Олег спас ему жизнь», — рассказал Дуке.
Хотя все это так же могло оказаться фантазиями Каравайчука, как и то, что он был тем самым пионером, играющим на рояле в любимом фильме Сталина «Волга-Волга».
Олег Каравайчук. Фото: сайт «Кинопоиск»
Цензура
Несмотря на милость вождя, цензура сочинения сына диссидентов никуда не пропускала. «Ему не давали хода именно по этой причине. Если ты сын человека, выступающего против революции, против власти, то говорят, что должно смениться три поколения, чтобы следующее поколение выступило на стороне революции. Это своего рода наставление. Быть сыном диссидента — это уже клеймо», — продолжает Дуке.
Зарабатывать на жизнь сочинением музыки для кинофильмов было единственным выходом.
«Ваши скучные рожи…»
По одной из легенд, Каравайчук отказался играть перед приемной комиссией на экзамене. Посреди исполнения пьесы он резко прервался, посмотрел в зал и воскликнул: «Ваши скучные рожи мне очень мешают играть!» С тех пор он нередко исполнял свои произведения с наволочкой на голове. «Я надеваю косынку или наволочку, чтобы играть не глядя. Ведь на такую рожу иногда можно натолкнуться, что потом ничего и сыграть не сможешь!»
В 1961 году Каравайчук дал первый сольный концерт. Подробностей этого события не сохранилось, лишь только заметка в одной из ленинградских газет.
Но из нее совершенно неясно, почему после этого концерта Каравайчук почти на тридцать лет получил запрет на сольные выступления. Видимо, какие-то «рожи» оказались слишком важными.
Сам Каравайчук потом рассказывал, что после концерта его вызвали в КГБ, где сообщили, что после его музыки люди впадают в кому.
Кино
К первой работе над кино его пригласила Агния Барто. Именно она была сценаристом фильма «Алёша Птицын вырабатывает характер» 1952 года. Наставником молодого композитора для этой кинокартины выступил Моисей Вайнберг. Каравайчук иногда снимался в эпизодических ролях, в некоторых фильмах выступал и как дирижер своих произведений. Потом было множество кинокартин и гениальных сочинений. Он работал с Тодоровским, Муратовой, Кулишом, Авербахом, Мельниковым, Арановичем, Хейфицем и другими. «Из профессиональных вопросов, которые всегда задают: читал ли я сценарий? Писал ли музыку по нему? Отвечаю: сценариев никогда не читаю, а смотрю прямо материал — и по нему пишу. Но чаще — просто по глазам режиссера».
Мотеты
Каравайчук свои сочинения называл мотетами: «У меня мотетная музыка: абсолютно разные сочинения соединены в единую чудовищной красоты гармонию. Я играю, например, сначала какую-то свою музыку, потом вступает Чайковский, затем Вагнер, но никто не узнает его, потому что это мелодия, которая в небесах. Ты делаешься как бы с тремя головами и одновременно живешь как трехголовый».
Был со своим небесным чутьем гармонии, не терпевший халтуры: «В чем, собственно, была работа Чайковского? В том, что он упрощал небесную музыку для таких, как вы. Чтобы деньги заработать, славу, в историю попасть. А те, кто не упрощает, они в историю не попадают. Они не могут стать оплотом, примером. Когда Ойстрах упрощал, играя на скрипке, за ним сто Ойстрахов бежали. А я?.. Меня же никуда нельзя пускать — никто ничему не научится, я все разрушу, расстреляю своими нотами».
Музыка из шума
«Вот это навсегда стало моим приемом. Даже не приемом, а основой поиска музыки для кино. Я ее слышал всегда уже с шумами. И пишу только то, что недостает им. Я перестал писать музыку в том общепринятом смысле, в котором пишет весь мир для кино. Я, когда пишу музыку, если честно, даже валенки вкладываю в рояль, чем хуже звук, тем честнее».
Музыка и шумы. Одно было частью другого. Говядина, по которой молотил барабанщик в музыке для картины «Ксения, любимая жена Фёдора», или стальная стружка, по которой ходил в носках рабочий, стук по крышкам гробов и лязг вилок с ложками музыкантами филармонии для записи музыки к фильму «Комитет 19» — это называлось конкретной музыкой. Термин ввел французский музыкальный исследователь Пьер Шеффер.
О Петербурге и шпионе одном
«Петербург придумал Петр, он был не царь, он был выше, почти Бог, поэт пространственности. Он почувствовал: прямая река — прямые проспекты. Дома не выше шести этажей. Это абстракция великого Малевича. Если с высоты смотреть на петровский Петербург, можно молиться. Это икона», — говорил Каравайчук о городе, в котором прожил большую часть жизни.
Композитор вел замкнутый образ жизни. Проживал на 15-й линии Васильевского острова с матерью, в доме между Средним и Малым проспектами, недалеко от сквера имени Веры Слуцкой. Местные жители часто видели его идущего по улице размашистой походкой. Благодаря своей экстравагантной внешности (темные очки, берет и длинные волосы из-под него, зимой — перчатки на резиночках) получил прозвище «сумасшедший композитор» и являлся, таким образом, местной достопримечательностью.
Каравайчук и сам любил рассказывать, что из-за странного вида и темных очков в советское время его неоднократно забирали в милицию как «шпиона», бомжа или наркомана.
«Раз на вокзале в Москве Шукшин из-за меня дал по морде какому-то менту, который ко мне на перроне приклеился, будто я шпион. Мент Шукшина узнал и молча ушел».
Соединились цыганка с румынкой
«Помню, ходил по Гостиному двору в Ленинграде. Надо уже ехать в Одессу, а еще и не сочинял — я в последнюю минуту только сочиняю. В Гостином же ко мне привязалась молодая цыганка: «Давай погадаю!» Потом вгляделась: «Нет, говорит, не буду. У тебя очень печальные глаза». Я пошел прочь. Она следом, сует назад рубль, которым я позолотил ей руку. В сей момент, видно, цыганка соединилась с румынкой — Кирой Муратовой, и сочинилась прямо в нее музыка. Не в «Короткие встречи», именно в нее. Вот такая абсолютная получилась музыка. И я ее повез, считая, что Кира все у меня и примет. Я сыграл сочиненное и услышал: «Нет, это мне не подходит». С тем и уехал…
И через месяц или полтора — звонок: Кира хочет, чтоб я посмотрел картину.
Опять Одесса. Гляжу, Муратова уже подставила всю мою музыку совершенно самостоятельно, притом так, как и не предполагал никогда, так изумительно, что мне бы в жизни и не догадаться!»
Пустые стулья
«Мне тут пришла мысль: очень часто картины я писал — и был моложе, много моложе тех, ради кого писал. Я ведь очень рано начал… Первую картину Смоктуновского. Первую картину Олега Борисова. Гениально он там играл! Первую картину Высоцкого. И — последнюю картину Шукшина «Степан Разин», так и не запущенную… И вдруг мне захотелось поставить стулья, пустые стулья, и вспомнить, как они на них садились. И в этот момент сыграть музыку — так просто, не думая. И все они сразу будут со мной».
Мечту Каравайчука недавно претворил в жизнь петербургский музыкант Олег Нестеров, устроив выставку-концерт с пространственным звуком «Каравайчук. Оркестр громкоговорителей». Музыка Каравайчука, звучащая из почти полсотни громкоговорителей, так называемого акусмониума, заполняла пространство Четвертого павильона киностудии «Ленфильм». Перед сценой с роялем Олега Каравайчука, на котором имел право играть только сам маэстро, стояли пустые стулья с именами режиссеров на них.
«Для музыки ведь очень важно, какой человек рядом. Вот ты входишь в зал, и не так люди сели, и ты уже совсем играешь не так, как дома…
При Муратовой я замечательно сочинял. Вот это — иметь пять-шесть таких человек, и ты сочиняешь лучше, чем сам можешь. Она замечательно садится на стул! Может, даже лучше садится, чем ее фильмы!.. И так всегда.
И Пушкин лучше садился, чем его стихи. И вот в тот момент, когда садится она, ты видишь, что вот тело все… И после этого у тебя рука в рояле — совсем другие ноты».
«Я не могу понять, как это произошло, почему это произошло. Почему плоды не пахнут, на рынке все без запаха, без аромата. А люди — без духа. Почему они делами занимаются, когда дела надо отбросить и сесть прямо на стул. И посмотреть вдаль. Я вдруг понял, что я с большим бы удовольствием тут на всю смерть остался. И сочинял бы. И никуда бы не возвращался. Уже ничего не будет, а так как музыка есть, то все будет, в какой-то новой материи. Никогда не кончится».
В работе над материалом использовались цитаты из документального фильма «Олег и редкие искусства» (режиссер Андерс Дуке) и аннотации к выставке-концерту «Олег Каравайчук: оркестр громкоговорителей» под кураторством Олега Нестерова.
