Каждый раз, проходя безымянным сквером между новыми домами и старой улицей, по которой когда-то граф Алексей Орлов гонял своих скаковых лошадей ― а я часто там прохожу, ― я вспоминаю ледяной вечер декабря, когда красный столбик термометра опустился за –30. Сейчас сияет солнце, маленькая раскидистая вишня покрылась белыми цветами, а я вижу сугробы по краям сквера, заледеневший снег и снова ощущаю пустой вымороженный воздух. И вот тут, на круглом железном люке посреди сквера, в декабрьскую стужу свернувшись в клубок, лежит черный пес.
Идет мелкий снег и падает на его медленно дышащий бок. Он спит, уткнув морду в лапы, спит, насторожив слух и подрагивая ушами. Весь сквер в снегу, но на крышке люка снег не удерживается, тает. Из-под земли, из каких-то неведомых труб, коллекторов и коммуникаций, поднимается глубинное тепло. Пес это понял и заночевал на теплой крышке.
Откуда взялся черный пришелец ― неизвестно. Никогда раньше его в наших краях не было. Он просто внезапно появился в заснеженном сквере в дикий мороз и стал тут жить. Когда я обнаружил его спящим на крышке люка под мелким снегом, то подошел поближе, предполагая увидеть собаку при смерти, а он вдруг легко вскочил и вот уже стоял напротив меня, не убегая, но и не обнаруживая желания близкого знакомства. Просто стоял и смотрел из-под завитков, падавших ему на глаза.
Он был средних размеров пес, абсолютно черный. Все его мускулистое тело было покрыто жесткими кудряшками. На конце морды борода. Глаза карие. Уши острые. Породы тут никакой не было даже и в помине, хотя знатоки, наверное, нашли бы в прямоугольной морде черты терьера.
Но на самом деле это был бродячий сын Москвы, в котором смешались все ее крови.
Это была дикая уличная дворняжка, никогда не жившая в доме, никогда не знавшая поводка, никогда не ходившая степенно рядом с человеком. Потомственная дикость проглядывала в его карих глазах, настороженных, но не трусливых. Он меня не боялся. Он никого не боялся. Но был осторожен. А как иначе с двуногими?
Так, стоя ледяным вечером с выстуженным воздухом посреди пустого сквера с заснеженными скамейками, я смотрел в глаза черному псу, а он смотрел мне в глаза. Мой взгляд говорил: «Ты вообще кто? Откуда взялся? Из каких дворов пришел? И как же ты дошел до жизни такой, что у тебя нет ни подвала с подстилкой, ни теплой трубы в пакле, а есть только железный люк, подогреваемый теплом земли?» А его взгляд говорил: «Так, чего сюда пришел? Морали читать? Ногой бить? Так я тебе и дался!» Вид у него был совсем не несчастный и не жалостливый, а вполне бодрый, а в кудряшках на лбу виделась мне даже некоторая лихость. Я сделал к нему шаг, он привстал на задние лапы и отпрыгнул. «Идиот!» ― без слов сказал ему я. «Дурак!» ― беззвучно отвечал он.
Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»
Он не брал еду. Это был не тот случай, когда можно покормить собачку с ладони. Человека, даже с сосисками, он не подпускал к себе ближе чем на три шага. И глаза были все время ясные и настороженные, одновременно в них было что-то такое, что казалось мне насмешкой.
Этот черный пес, родившийся от беспородной суки в подвале, с первых дней жизни узнавший нужду, не имевший ни людей, ни друзей, всю жизнь бегавший по дворам и помойкам, жравший отбросы и ловивший крыс, хорошо знал цену людям с их сентиментальностью и жестокостью.
Невозможно было даже подойти к нему и положить сосиски рядом, приходилось оставлять их в двадцати метрах от него и уходить. А когда я приходил в следующий раз, сосисок уже не было, а он снова спал в черном круге, четко видном на белом фоне.
Теперь Белла. Я ее знаю, она меня — нет. Белла не запоминает людей. Люди ей не нужны. Когда-то она работала художником по костюмам в театре, но что-то случилось, и она лишилась работы. Есть такие люди, которых жизнь выталкивает из себя, выдавливает и выбрасывает, так что они теряют свое место в человеческом мире и остаются одни. Так и Белла осталась одна в коммунальной квартире, из которой не хотела уезжать.
Ей подселяли уголовников, чтобы они воздействовали на нее, а вслед за ними полицейского с той же целью, но она выдержала и не уехала.
У нее есть собака дворовой породы с примесью овчарки, с ней она гуляет по вечерам. Зимой это выглядит так: грузная фигура в огромной рыжей шубе движется на поводке за завитым в кольцо хвостом.
Стоял страшный мороз, и прогноз утверждал, что он продлится еще несколько дней. Надо было сделать так, чтобы черный не замерз в эти дни. Белла принесла в сквер картонную коробку, чтобы пес жил в ней. Я вообще не понимаю, как он выдерживал ночевки на открытом воздухе. Мои знакомые коты сибаритствовали в теплом подвале и носа не показывали. Голубей не было видно, они жмутся к стенам и дремлют под крышами. Мир обезлюдел, только изредка толстая от меха и шерсти человеческая фигура проскользит в ледяном воздухе и юркнет в подъезд. Всякие человеческие супермены и спецназы проходят долгие и мучительные тренировки, чтобы научиться спать в канавах и терпеть голод, а бродячая псина была выносливее любого спецназа и выдерживала то, что не вынесет никакой супермен. Посмотрел бы я на Джеймса Бонда, спящего при –32 в сквере на крышке люка.
Белла каждый день приносила ему тарелку горячего супа. Она тоже пыталась подойти поближе, но он отбегал и скалился. И снова ясный взгляд из-под жестких завитков, взгляд не испуганный ни на каплю, а трезвый и твердый. «Осторжнее, Белла! ― предупреждал ее я. ― А я не боюсь зверей! ― отвечала она. ― Я боюсь людей». На следующий день пластиковая тарелка оказывалась загнанной в угол сквера или в сугроб.
Когда люди уходили, когда сквер оказывался пуст, когда на белом покрове не было ни единого следа, ночью в мороз он жадно хлебал суп, двигая языком, а потом гонял тарелку, вылизывая ее.
Фото: Алексей Душутин / «Новая газета»
Белла все-таки не совсем обходилась без людей ― собачников она знала. Она старалась уговорить кого-нибудь взять пса к себе хотя бы на три дня, пока не спадут морозы. Дать ему пережить страшный холод, когда даже птицы не летают, потому что полететь в таком воздухе — значит замерзнуть на лету. Но как его взять? За что? Он не даст к себе подойти, он не пойдет за сосиской, он не позволит схватить себя за шкирку, и уговорить его невозможно. Тот, кто видел отстраненные, строгие, суровые глаза бродячего зверья, поймет, о чем я говорю.
Так мы сходились вечерами в белом сквере, посреди которого, свернувшись в клубок, спал черный бродяга с железным характером и здоровьем. Мы стояли, Белла, я и еще Наташа, три фигуры в толстых верхних одеждах, под которыми были не менее толстые свитера, в поднятых капюшонах, с варежками на руках и шерстяными шарфами вокруг шей. Наташа согласилась взять его на три дня, и мы с Беллой вздохнули облегченно. Было решено вызвать МЧС, чтобы они поймали его и оттащили в теплый Наташин подъезд. Но на следующий день оказалась, что Наташино обещание взять его было только предположением о том, можно ли взять его,
а еще через день Наташа исчезла и больше не появлялась в сквере, отбыв обратно в свою жизнь, где никакого черного пса не было. Я расстроился, Белла не удивилась, черный пес вообще не обратил внимания.
Откуда он все-таки взялся? Может быть, он, некрупный черный пес в жестких кудряшках, бежал с севера на юг, минуя кварталы и дворы, бежал всю зиму, пробираясь мимо угрюмых заброшенных строек и освещенных домов, за окнами которых шла человеческая жизнь с бубнящими телевизорами и вскипающими чайниками, о которой он ничего не знал. Он был вне человеческой жизни, вне ее забот и лжи, вне ее уловок и игр, этот собачий идиот с квадратной мордой, коротким хвостом и острыми ушами, отшатывавшийся от руки, дававшей ему еду.
А может быть, совсем не идиот, потому что вырос и выжил в городе, где подманивают, чтобы ударить, и говорят ласковыми голосами, чтобы убить. Он не хотел быть с людьми, не хотел дружить с ними, не хотел принадлежать им, все это ему было не нужно.
Вдруг настало утро с тихим мягким снегом, и мороз исчез. Воздух из черного стал синим, и в него вернулся кислород. Коты вышли из подвала и потягивались, разминая уставшие от шестнадцатичасового сна лапы и спины. Голуби снова ходили по двору перед колесами машин. Ворона Клара, еще одна моя знакомая, сидя на ветке засохшего дерева, громко заорала мне, проходящему мимо: «Ты! Где был? Чего не выходил? Куда пошел? Послушай, чего расскажу!» И вместе с морозом исчез из безымянного сквера черный пес. Под скамейкой валялась вылизанная до блеска тарелка, смятая картонная коробка лежала в сугробе, а его больше не было. С зимы прошло несколько месяцев, но я часто вспоминаю о нем и надеюсь, что он жив, не пал жертвой живодеров и не погиб, затравленный стаей бродячих соплеменников.
