О ней я уже писал выше, а надо было бы еще выше. Но человеку, в отличие от собак, свойственно ошибаться. И я забыл несколько существенных эпизодов, связанных с Микой, гениальной карельской медвежьей собакой.

Ну например.

Она спокойно лежала в нашей квартире напротив «Рабочего с Колхозницей» на ВДНХ и грызла косточку. И тут пришел Тимка, Анин внук и мой тоже внук, хоть и приемный. И принес с собой милого щенка, даже не щенка, а молодого песика. И произошло следующее: Мика отдала ему свою косточку. Да не просто отдала, а подтолкнула к нему носом и сама отошла. На, мол, ешь, бедный.

Можете представить, что в те голодные девяностые кто-то из олигархов или высоких чиновников — хоть кто-то из них — отдал бы свою жирную кость бездомному существу? А Мика вот отдала.

Слушайте сюда, догхантеры, мерзейшая часть человечества, я вас ненавижу и глубоко презираю, вы нелюди, вы последние сволочи на земле, из-за которых, кроме прочих, ее Бог как неудавшийся эксперимент и уничтожит. По-моему, будет прав. Хотя жалко. Землю, а не вас.

Те немногие агрессивные собаки, которые набрасываются даже на детей, они выдрессированы вами, догхантеры. И подобными вам садистами.

Ну ладно. Надо рассказать другой вытесненный моим сознанием эпизод — по понятным причинам. Я тогда поссорился с любимой Аней. Дошло до криков. Аня даже забежала в ванную и закрылась. Я был поражен. А пока поражался, к двери ванной подошла Мика и легла — так, чтобы я не мог зайти в эту самую дурацкую ванную.

И тут мне стало смешно и, как бы сказать, — умилительно. Аню от меня защищала Мика! А я и не думал проявлять никакой агрессии, но Мика, видать, думала по-другому.

А я подумал, есть ли еще на свете такие миротворцы. Вспомнил только одного: Михаила Горбачева, знакомством с которым горжусь. А что, разве не миротворец? Афганскую войну прекратил, холодную остановил, гражданскую в 1991-м не допустил ценой потери власти, подписал со Штатами договоры по ядерному оружию…

Но не надо считать Мику такой уж идеальной. У нее были и свои косяки.

Например, однажды я вернулся с работы и не застал Мику на участке. Обычно она, даже если патрулировала улицу Павленко в Переделкине, сразу же, почуяв меня, прибегала. А тут нет и нет. Я оставил дверь в дом открытой и стал ждать, когда явится Мика. И вот вроде бы появилась, но какая-то порыжевшая, и побежала не ко мне, а вокруг дома. Я вышел на крыльцо и тут увидел, что нарезает круги никакая не Мика, а настоящая лиса. Я стал ей бросать куски колбасы. Лиса на бегу ловила кусочки и на бегу же сжирала. Что-то в ней было блатное, даже уголовное. Ну наконец она убежала к Сетуни, где и, судя по ночному вою, обитала.

А вскоре после исчезновения лисы появилась Мика. О как ей было стыдно! — облажалась. Она ходила с опущенной головой, старалась не смотреть мне в глаза и, возможно, именно после этого случая решила создать собачью ОПГ, ну или, может быть, ЧОП.

Однако с лисой на этом дело не закончилось. В Переделкине возникла инициативная группа кровожадных писателей во главе с Егором Исаевым, предлагавшая лису застрелить. Почему группу возглавил Исаев, понятно: он разводил на своем участке кур и продавал яйца политически близким.

Вообще персона любопытная. Единственный лауреат Ленинской премии за стихи, хотя собственно стихов не писал — только поэмы («Суд памяти», «Даль памяти»…). Полуграмотный редактор отдела поэзии «Советского писателя», в те времена ведущего издательства. Председатель Пушкинской комиссии СП СССР, который (не СП) свою речь на Пушкинских днях в Михайловском начал так: «Здесь, на родине поэта…» (В зале и президиуме началось волнение, кто-то громко прошептал: «Пушкин родился в Москве!» Исаев не растерялся и вышел из положения: «Здесь, на духовной родине поэта…»)

Но вернемся к лисе. Когда я услышал о заговоре против нее, я рассказал об этом Андрею Вознесенскому, с которым мы, несмотря на его прогрессировавшую болезнь, часто гуляли по Павленко (иногда бедный Андрей Андреевич почти подпрыгивал, как будто в его ботинке был гвоздь).

А что Мика? Ни в том, ни в другом движении она не участвовала, зато зорко охраняла свою территорию. Чудесная была собака.

Но если слово «чудесная» не считать простым членом синонимического ряда: «прекрасная», «прелестная», «замечательная» и т.д. — а вспомнить его корень «чудо», то вот главным чудом была другая собака. Чудом и тайной.

Дело было в Ижевске, когда я жил там в хрущобе в центре города с первой женой Аллой.

Как я уже писал, соседи отравили нашего фоксика Джоника-полотера. А привычка гулять с ним по ночам осталась. И вот мы вышли уже без Джоника в скверик, а навстречу нам — стая собак. Неожиданно от стаи отделилась одна собачка и подошла к нам. Сначала я даже принял ее за кошку, Небольшая, приземистая, белая с бежевыми разводами, невероятно ушастая.

Она подошла к нам и больше никуда не отходила. Пришла с нами в нашу квартирку и очень вежливо поселилась. Понятно, мы ее напоили-накормили и спать уложили.

А дальше началась мистика.

Васька, как я нее назвал, вела себя странно. Ну, например, смотрела на залепленную афишками вместо обоев стену и, кажется, читала то, что написано на них. Во всяком случае, водила башкой слева направо и сверху вниз. Мое внимание обратила на это Алла, успешно постаравшись Ваську не спугнуть.

А однажды, придя с работы, я увидел крайне странную картину. Васька разбегалась и прыгала на кухонную дверь — после недавнего ремонта она туго открывалась. Ну тогда я помог Ваське, охваченный любопытством, что же ей на кухне так остро понадобилось. Оказалось, там сидела и гадала на картах Алла. Васька бросилась к ней и, вцепившись в юбку зубами, потянула ее от стола с картами.

С тех пор Алла перестала заниматься этими глупостями.

А потом мы с Аллой уехали на юг, оставив Ваську на попечение моего друга, похожего на Гоголя электронщика и художника Мишку.

Однажды, проснувшись, я сказал Алле, что видел странный сон про Ваську. «Подожди, — говорит Алла, — я тоже видела!» И рассказывает мне мой сон. Заключался он в следующем: Васька то ли в шлемофоне, то ли с нимбом над башкой улетает в ночное небо. Конечно, мы тут же позвонили Мишке и услышали, что в эту самую прошлую ночь во время прогулки Васька бесследно исчезла, сколько он ее ни искал. Где граница реальности и мистики и есть ли она вообще? Или просто реальность не так линейна, как мы ее себе представляем?

Вот, например, иду я по Переделкину, по улице Павленко. А мне навстречу — мальчик с собакой. И вдруг эта собака (роста выше среднего собачьего) срывается, как подорванная, и бежит на меня. Я не успел испугаться, как она уже прыгнула на меня и обняла. А потом стала облизывать лицо. Ну я ее, понятно, погладил и спросил мальчика, как ее зовут. «Грэй», — ответил отрок.

«А что, он ко всем так бросается?» — «Нет, только к хорошим людям». Удовлетворенный такой высокой оценкой со стороны собаки моих человеческих качеств, я опустил Грэя на землю, и они с мальчиком пошли своей дорогой, а я своей. Но через несколько шагов догадался мальчика окликнуть: «А тебя-то как зовут?»

Он обернулся — только тут я заметил, какое у него светлое лицо с тонкими чертами и голубыми глазами — и как-то кротко ответил: «Серафим».

Больше ни Грэя, ни Серафима я никогда не встречал. Ну и что это было?

От других собак в Переделкине проявления горячих чувств я не видал. Но уважуха была. Наверно, благодаря моим выдающимся и уважаемым всем поселком собакам.

Как-то я переходил главную улицу Переделкино. Не знаю, как она в этом месте называется. Дело в том, что сначала (от станции) она называется Погодина (это тот ненавидевший советскую власть драматург, написавший «Кремлевские куранты» и «Человека с ружьем»), а потом Тренева (автор единственной известной пьесы «Любовь Яровая», обожатель соввласти). Но почему Погодин переходит в Тренева, непонятно. Там даже изгиба какого-то нет. Видать, конформизм Погодина естественным образом перешел в чинопочитание Тренева?

Не знаю. Во всяком случае, через эту двоящуюся улицу с движением, как на Тверской (с Боровского на Минку и обратно), я перешел. И обнаружил там стаю собак, которые собирались сделать то же самое, но в противоположном направлении.

Я понял, что по этой Погодина-Тренева так страшно гоняют, что одну, самую слабую собачку, неизбежно собьют и на обочину выкинут. Тогда я определил пахана или, по-собачьи, вожака стаи, и посмотрел в его умные глаза. Я сказал ему буквально следующее: «Не ходи туда, ходи сюда!» И он меня понял. Отдал какой-то свой собачий приказ и развернул стаю назад.

А если и не зачтется, то и хрен с ним — важно, что спас.

Следующая дорожно-собачья история произошла уже в Щелкине, под Казантипом. Там между морем и опять же главной дорогой собака пасла коров.

Это меня умиляло. Но однажды я увидел, что одну корову она упустила.

Я подбежал к корове, погладил ее между рогами, и она пошла за мной!

Собака-пастух приняла ее — с виноватым видом.

А на следующий день, когда я шел к пляжу, собака-пастух (простите, не знаю ее славного имени) подбежала ко мне и лизнула руку — очевидно, в знак благодарности.

Но надо рассказать, что такое Щелкино. Если в двух словах: это микрорайон Ижевска и еще многих российских городов — только на море и под Казантипом. А построили его для работников АЭС, которую заморозили после Чернобыля.

Но зато в Щелкине были звезды!

Каждую ночь мы с моей последней любимой женой Анной Саед-Шах, замечательной поэтессой и прозаиком, проводили под звездами Казантипа. И не было крупнее звезд, и никто нам не мешал их созерцать. Потому что наш покой охраняла собака, которую Аня назвала почему-то Пальмой. Может быть, за длинные висячие уши.

Какое же это было счастье — с Аней, с Пальмой, под звездами…

Потом я долго не мог приехать на море. В Крым — стыдно, в какой-нибудь Египет — дорого и уже бывал там, не интересно, «чужо», как говорил маленький тогда мой сын Никита.

В общем, поехал я в Пицунду, хоть тоже стыдно. Но получил индульгенцию от моего друга, художника Нугзара Мгалоблишвили.

И там встретил огромное количество добрых собак. Все они были замечательными, но особенно одна.

Она из стаи не выделялась, но тут же побежала за мной. Выяснилось, что это песик. Я назвал его Чарлик — за походку задними лапами, как у Чарли Чаплина.

В общем, он от меня не отходил. Когда я бросал мяч в баскетбольную корзину, он болел за меня и взвизгивал, когда я попадал. А когда не попадал, отчетливо печалился. Ладно, скажу честно: не попадал я чаще.

А однажды произошла крайне неприятная для меня вещь: я потерял блокнот со всеми моими стишками примерно за год. Обнаружил я это через час-полтора после пропажи. И уж где только я этот долбаный блокнот не искал!

Наконец, догадал Бог, пришел я на пляж, где, по моему мнению, не мог оставить этот блокнот. И что же я вижу?