Бессмысленный ритуальный морок настоящего времени, несомненно, закончится. И тогда российский мир окажется перед безлюдной пустыней истории. Только ветер засвистит в бескрайнем, беспредметном поле. Такое было уже не раз. В начале XVIII века, когда от византийского царства шагнули в сторону голландских верфей и немецких ученых. В начале XX века, когда попытались выстроить новый дивный порядок. Совсем недавно, когда попробовали свободой слова и рынка перестроить и очеловечить империю. Каждый раз хотели, так или иначе, выйти из древнего, ритуального круга. И каждый раз возводили этот круг заново. Как будто российский человек принципиально не подходит под идею Джона Локка о tabula rasa и никогда не может сделаться чистым листом — но всегда, через все метаморфозы истории, тащит он в себе извечное, нутряное: «раб твой внемлет воле твоей, государь…»
Однако если бы только этот круг один и был, если бы только рабы да государи — так и не случалось бы в российском мире столько странных, тревожных помыслов. Не знал бы тогда российский мир мучительного презрения к самому себе — верного признака «тоски по другому берегу», — если верить Фридриху Ницше. А это презрение он хорошо знает. За всей тревогой, странностью и презрением — что за всем этим, какая идея? Желание разомкнуть круг, прервать ритуал? Избыть рабов с государями? Тайная воля к тому, что издавна отличало «эллина» от «варвара», — воля к ойкумене, к универсальному? Как там у Марка Аврелия: «Ибо удел, отмеренный каждому, движим всеобщим и всеобщее двигает»? Но ведь и у нас тот мастер слова, кто, подобно анатому, глубины и подполья вскрывал, — Федор Михайлович — и он сумел проповедать: «Быть русским — значит, сделаться всечеловеком».
Так быть может, не там в российском мире обретается настоящий глубинный народ, где «раб внемлет»? Не было и нет никакой глубины в «рабьем внимании». Нет глубины в том, что заполнило всю поверхность. Если ж где и искать ее, так в том, что всегда в российском мире гонимо и попираемо было, — в тайной воле стать «всечеловеком». А коротко говоря, в универсальной, ойкуменической идее.
Что есть ойкуменическая идея? Когда-то древние эллины осознали, что вселенная (οἰκουμένη) объединена и управляема логосом, бессмертным разумом. И нет для человека цели более значительной, чем этот логос в себе открыть. Что и станет приобщением к настоящей, бессмертной природе, которая у всякого человека и у мира — одна. Позже, через римских стоиков, средневековых схоластов и философов Новых времен, эта мысль превращается в развернутые и сложные учения об универсалиях. Но суть та же.
Кант на картине Иоганна Готлиба Беккера (1768)
Удачнее всего высказал ее Иммануил Кант:
сочетание морального закона внутри нас со зрелищем звездного неба над головой — вот высочайшее направление и цель.
Синергия индивидуального и бездонно-космического. Это и есть ойкуменическая идея.
В российском мире ойкуменическая идея обрела судьбу драматическую. Для ритуальной симфонии рабов с государями не было ничего более чуждого, чем «всечеловек». Именовался он в российском мире «безродным космополитом» и приравнивался к «инородцу», «иноверцу» и, по сути, к мятежнику. В наши времена логично оформился в «иноагента». Всех, кто мыслил не то что универсалиями, а просто не по-государевому, не по «державному» образцу, — ставили под подозрение. Как и тех, кто сравнивал устройство российского мира с тем, что есть за его пределами. Да и вообще не дозволяли сравнивать. С давних времен.
Английский дипломат Джайлс Флетчер, посетивший в XVII веке Московское царство, рассказывает о переводе всех иностранных купцов на постоянное жительство в пограничные города — чтобы не допустить их во внутренние области государства:
«Дабы они не завезли к ним лучшие обычаи и свойства, нежели какие они привыкли видеть у себя. Чтобы легче было удержать их (российских подданных. — Р.Ш.) в том рабском состоянии, в каком они теперь находятся, и чтобы они не имели ни способности, ни бодрости решиться на какое-либо нововведение. С тою же целью им не дозволяют путешествовать, чтобы они не научились чему-нибудь в чужих краях и не ознакомились с иными обычаями».
(Джайлс Флетчер. «О государстве Русском»)
Но сравнение — это, действительно, начало освобождения из ритуального круга. Наверное, с него все и начинается. Если, конечно, тот, кто сравнивает, — и сам готов к большей свободе. К новым мыслям. Сравнение есть первая провокация революционных состояний. А за каждой подлинной идеей о революции стоит идея ойкуменическая.
Гавриил Батеньков. Рисунок Петра Головачева / Википедия
Так, известный декабрист, масон и физиократ Гавриил Батеньков пишет:
«Первые мысли о выгодах свободного правления и привязанность к оному получил я во время обучения истории. Древние греки и римляне с детства сделались мне любезны.
Во время двух путешествий за границу мысли о разных родах правления практическими примерами во мне утвердились, и я начал иметь желание видеть в своем отечестве более свободы».
(Батеньков Г.С. «Развитие свободных идей»)
Тот, кто восстает и желает прорыва из круга, — так или иначе, уже ранен ойкуменическим, глобальным; уже его внутренний «всечеловек» стал оживать. Ему тесен мир внешних регламентов. Случайно ли, что декабрист Гавриил Батеньков начинал писать такой безмерный по замыслу труд, как «Общая философия системы мира»? Только вот не успел, проведя двадцать лет в одиночке Алексеевского равелина Петропавловской крепости.
Впрочем, были и такие эпизоды в российской истории, когда ойкуменческому находилось место в державной системе. Причем — центральное место. В самый разгар «советской эпохи» возникает феномен «советской космонавтики».
Не просто возникает, а становится невероятным прорывом в отношениях со Вселенной, — для всего человеческого мира в целом.
Впрочем, самой державной системе не стоит приписывать альтруизм и поворот мышления к всечеловечности. Как и всегда, дело оказывается в политических амбициях и воле к военному превосходству. Хотя некий чистый восторг первопроходцев охватывал тогда, наверное, всех без разбора — от номенклатурных чиновников до детей-пионеров. И даже среди новогодних елочных игрушек непременно должен был быть космонавт.
Фото: Григорий Калачьян / ТАСС
Однако великая «советская космонавтика» стала возможна как факт лишь потому, что не до конца были истреблены державной системой и не перевелись действительно ойкуменческие люди. Вся она стоит на плечах интеллектуалов-диссидентов, каждый их которых испытал статус «врага народа» и реальность ГУЛАГа. Вот лишь несколько наиболее известных имен.
Юрий Кондратюк, Георгий Лангемак, Сергей Королев. Фото: источник не указан / Википедия
Кондратюк Юрий (настоящее имя: Александр Шаргей), один из основоположников космонавтики, в начале XX века рассчитал оптимальную траекторию полета к Луне, автор научного труда «Завоевание межпланетных пространств» (1929). Весь советский период прожил под чужим именем (так как бывший офицер царской армии), скрывался в Сибири. В 1931-м осужден на три года лагерей по статье «вредительство».
Лангемак Георгий, пионер ракетной техники, ввел в русский язык термин «космонавтика». Работал в одной команде с Сергеем Королевым, дискутировал с К.Э.Циолковским, разрабатывал способы невоенного применения ракет, их использования в космонавтике. В 1937-м арестован НКВД как «немецкий шпион». На первых стадиях допросов не признавал себя виновным, но после применения пыток подписал «признательные показания». В 1938-м приговорен к расстрелу. В день оглашения приговора расстрелян.
Королев Сергей, основная фигура в советской космонавтике. До войны возглавлял отдел создания ракетных летательных аппаратов, а в 1938 году был арестован по обвинению в «троцкистско-вредительском заговоре» и осужден на 10 лет ГУЛАГа. В лагерях на Колыме заболевает цингой, выживает на грани. Освобожден в 1944 году для участия в разработке баллистического ракетного оружия. Когда в 1957 году в космос был выведен первый в мире спутник, Королев пишет:
«Он был мал, этот самый первый искусственный спутник нашей старой планеты, — но его позывные разнеслись по всем материкам и среди всех народов — как воплощение дерзновенной мечты человечества».
Так увидеть это мог только человек с ойкуменической картиной мира.
После организации первого полета человека в космос Королев активирует проекты по высадке человека на Луне и полету на Марс — но руководство в Кремле сворачивает эти начинания как «нецелесообразные». Умирает в 1966 году на операционном столе. Одна из причин смерти: сломанные когда-то на допросах НКВД челюсти главного конструктора, не позволившие ввести дыхательную трубку в критический момент операции.
Опять извечный вопрос: что делать, когда российский мир в очередной раз окажется перед исторической пустотой, а прежние «скрепы» потеряют свою магнетическую силу? Ведь это произойдет скорее рано, чем поздно. Быть может, на сей раз удастся проявить некоторую свежесть и не предопределенность мысли; сделаться «чистой доской», на которой возможно будет написать нечто иное, чем стандартное: «раб твой внемлет воле твоей, государь». А что написать, если не стандартное? Здесь не нужно искать в стороне, в незнакомом и небывалом. История отечественная изобилует судьбами и идеями, которые есть для нас явления глубоко родственные. Глубинные явления, если под глубиной понимать то, что всегда присутствовало и желало на поверхность выйти, но не допускалось. А если когда и показывалось, то лишь на краткие времена, а после вновь загонялось в подполье.
Идея «всечеловека», выраженная в личных драматических судьбах тех, кто ее осмеливался продвигать, — вот возможный наш исторический ориентир.
Может быть, единственно для нас возможный, с учетом, что столько веков он параллельно сосуществует с нашим мейнстримным ритуальным державным кругом. Что хорошо известен нам — как наше альтернативное, ойкуменическое ядро. Как следующий за нами по орбите спутник-диссидент.
Уже сейчас нам стоит к этому со всем вниманием обратиться. Ставить перед собой примеры из альтернативной нашей истории, диссидентские примеры. Как из прошлого, так и из настоящего. Ведь и наши дни весьма изобильны на «тоску по другому берегу», на волю к ойкуменческому простору. В переходные времена, когда прерывается ритуал и когда раб еще не нашел себе государя, — выходит наружу то, что скрывалось в тени. По беспредметной пока еще пустыне российской истории начинает свое движение настоящий глубинный народ. Начинается диссидентское время. Камень, что так долго отвергали строители, — становится главою угла.
