Еще в начале осени, комментируя бюджет на 2023 год, министр финансов Антон Силуанов назвал его самым сложным в своей карьере. Не наше дело спорить с начальником по финансам, но на первый взгляд ничего катастрофичного в параметрах бюджета нет. Да, он дефицитный, правительство давно не жило в ситуации, когда денег на его счета приходит меньше, чем уходит. Но дефицит в 10% расходов в принципе не критичен — в бюджет на 2023 г. заложены доходы — 26 120 млрд, расходы — 29 056 млрд, дефицит — 2925 млрд. Можно жить, и не такое видали.
Расходы без доходов
Что в этом случае могло тревожить министра финансов? Вряд ли бюджетные расходы сами по себе — да, они выросли, по некоторым статьям в полтора раза (и мы понимаем, что это за статьи), но зато по другим значительно сократились. Например, расходы по статье «национальная экономика» в 2023 году будут уменьшены почти на 20% по сравнению с суммой, заложенной в уточненную роспись бюджета-2022, — с 4,317 до 3,514 трлн рублей.
Финансирование госпрограммы «Развитие промышленности и повышение ее конкурентоспособности» в 2023 году сокращается на 30% — с 648,3 до 457,8 млрд рублей. На 29% уменьшаются расходы по госпрограмме «Развитие фармацевтической и медицинской промышленности» — с 5,236 до 3,715 млрд рублей. Сэкономят и на дорогах — финансирование госпрограммы «Развитие транспортной системы» уменьшается на 26% — с 1,653 трлн рублей до 1,229 трлн. Так что сокращать расходы правительство умеет — да и самих расходов правительство не боится — решения о них принимает более высокое руководство, а вот собрать деньги для обеспечения растущих расходов — это уже дело министров-капиталистов.
А дело это в нынешней ситуации непростое.
Дело в том, что доходы российского бюджета — это, в первую очередь, «нефть и газ», а потом уже все остальное.
А с углеводородами вот какая история — в бюджет на следующий год Минфин заложил сокращение нефтегазовых доходов на 23% — с 11,166 до 8,939 трлн рублей. При этом правительство «заложило» в проект бюджета-2023 нефть по $70,1 за баррель и курс доллара на уровне 68,3 рубля.
Однако с начала ноября российский сорт Urals подешевел на 30% — вдвое больше, чем Brent, поскольку оставшиеся покупатели — преимущественно из Турции, Индии и Китая — требуют значительных скидок.
В октябре, по данным Минфина, сборы НПДИ на нефть (508,4 млрд рублей) сократились до минимума мая 2021 года, а по сравнению с максимальными значениями апреля (1,152 трлн рублей) уменьшились более чем вдвое.
Поступления экспортной пошлины на нефть также уменьшились вдвое: если в марте и апреле они превышали 80 млрд рублей, то в октябре — чуть больше 40 млрд.
Со второй половины ноября, по оценке Bloomberg (неофициальной, российской правительственной статистики еще нет), поступления пошлин сократились еще сильнее — не более 120 млн долларов в неделю.
Фото: Алексей Андронов / ТАСС
Нефть важнее всего
Но тут есть еще одно важное обстоятельство. Нефтегазовые доходы бюджета практически на 100% коррелируют с ценой нефти, выраженной в рублях. Как мы помним, 8,9 триллиона рублей, которые Минфин запланировал получить в 2023 году, — это доходы при цене Urals $70,1 и долларе по 68,3 руб. Но снижение цены до $60 при текущем курсе около 61 руб. за доллар при прочих равных приведет к сокращению нефтегазовых доходов до 570 млрд руб. в месяц, или 6,8 трлн руб. в год. В этой ситуации бюджетный дефицит может вырасти с 2,9 трлн до примерно 5 трлн рублей. Но дефицит может оказаться еще выше, потому что с падением доходов от нефти, бюджет может недополучить деньги по другим статьям.
Например, по данным Минфина налог на прибыль, поступающий в федеральный бюджет, в октябре 2022 года уменьшился на 26,3% (в федеральный бюджет поступает примерно 25% налога на прибыль, остальное — в региональные бюджеты). Резкое ухудшение динамики налога на прибыль наблюдается с июня, и за минувшие пять месяцев поступление налога на прибыль в федеральный бюджет сократилось на 20,6%.
А при чем тут нефть?
При том, что российская экономика гораздо сильнее зависит от нефти, чем это кажется при поверхностном знакомстве со статистикой.
Формально «нефть» — это примерно четверть ВВП, но остальные три четверти экономики тоже зависят от сырьевых доходов страны. Другая четверть ВВП РФ — это как раз бюджетные расходы, а они зависят от нефтяных доходов. Еще четверть ВВП — это торговля, а торговля наполовину обеспечивается импортом, а импорт покупается на валюту, которую зарабатывают в первую очередь нефтеэкспортеры — не важно, будут это евро, доллары или юани, — важно, что своим появлением в России эти товары обязаны существованию экспортной выручки. Кроме того, приток «нефтедолларов/евро/юаней» трансформируется в инвестиции сырьевых корпораций и их прямые расходы — вот вам и еще 5–10% ВВП, которые «обеспечивает нефть».
Так что нынешней ситуацией в российской экономике, которая сократилась в значительно меньшей степени, чем это прогнозировалось весной, мы обязаны в первую очередь экстремальным нефтяным доходам первого полугодия, активным действиям ЦБ, который фактически «закрыл» валютный рынок, и практической блокировке «потребительской экономики» — нет денег у людей, нет спроса на товары, вот и замедляется инфляция. Плюс — российская банковская система действительно работала как часы.
Банковский вопрос
Но как раз банковская система может принести неожиданности для экономики. Дело в том, что санкционные ограничения, кроме сокращения бюджетных и экспортных доходов, несут в себе множество издержек. Это и сбои в цепочках поставок, падение потребления и дополнительные издержки на организацию параллельного импорта и «структурную трансформацию», а также «неопределенность», о которой постоянно напоминают и Центральный банк и правительство и которые приводят к снижению инвестиций и сокращению производства.
Но тут есть и еще одна проблема, которую выявили экономисты Банка Норвегии в исследовании Trade Conflicts and Credit Supply Spillovers: Evidence from the Nobel Peace Prize Trade Shock. Экономисты изучали последствия торгового конфликта Норвегии и Китая, возникшего после того, как Норвежский Нобелевский комитет присудил Премию Мира китайскому правозащитнику Лю Сяобо, а китайское правительство выразило свое недовольство этим решением, запретив импорт в КНР норвежского лосося. Что произошло дальше — банки, кредитовавшие норвежских экспортеров лосося, сократили кредитование не только рыбопромышленников, но и всех остальных заемщиков. Почему это произошло? Потому что банки страховали и компенсировали свои возможные потери от убытков своих заемщиков- экспортеров. Страховали и компенсировали риски, снижая выдачи кредитов другим предприятиям. Нет кредитов — нет и инвестиций, причем не только в рыболовство, но и в другие отрасли.
Чем норвежский опыт важен для российской экономики? Тем, что бюджетные расходы (зависящие, как мы помним, в первую очередь от нефти) и правительственные гарантии обеспечивают кредитоспособность крупных и средних предприятий.
А страховать риски такого кредитования российские банки будут за счет чего — правильно, за счет сокращения кредитов или ужесточения условий для всех остальных заемщиков, хоть частных, хоть корпоративных.
Падение бюджетных доходов может потянуть за собой сокращение кредитования в отраслях, которые вроде и не зависят напрямую ни от бюджета, ни от государственного заказа, но зависят от кредитов — которые банки не захотят предоставлять.
Разумеется, у правительства есть в запасе сильнодействующее лекарство для бюджета — девальвация рубля, например, до уровня в 80 рублей за доллар, — но такой шаг обернется и всплеском инфляции, и падением реальных доходов людей — а это, что называется, «серьезные побочные последствия».
Кроме того, никто пока не может точно сказать, чем обернется для доходов бюджета РФ европейское эмбарго на покупку российской нефти. Но это уже другая история.
