Сергей Женовач написал письмо времени, смешное и горькое. Называется «Лабардан-с». Пьесу Гоголя «Ревизор» он читает как универсальную метафору происходящего в современной России.
На занавесе черным по белому надпись «Ну что, брат Пушкин? Да так как-то…» — и это не только цитата из хлестаковского вранья, но и диагноз нашему общему состоянию. Ведь некогда Гоголь верил, что русский человек через двести лет станет, как Пушкин.
Почти двести прошло и с момента написания пьесы, задачу которой автор описал просто:
«В «Ревизоре» я решился собрать в одну кучу все дурное в России, какое я тогда знал… и за одним разом посмеяться над всем».
Но и сегодня, доказывает постановщик, внутренний сюжет пьесы укоренен в нашей почве; по-прежнему происходящее ужасно и смешно.
Когда занавес открывается, взору зала предстает живая римская картина / немая сцена: большая, ярко освещенная группа мужчин и женщин, занятых друг другом, чья радостно полуобнаженная плоть лишь слабо прикрыта белыми драпировками. Перед нами римские термы: мраморные стены, квадратный бассейн с водой, мраморные полки.
Сцена из спектакля «Лабардан-с». Фото: Александр Иванишин
Пока длится римское празднество, две огромные черные крысы выбираются из зала, влезают на сцену, вразвалку ее пересекают и скрываются в глубине. Те самые, что не к добру снились Городничему (Дмитрий Липинский).
…И вот он выходит в белой императорской тоге и сообщает людям в бассейне знаменитую новость: к нам едет! Действие трогается, в бассейне остаются одни ответственные лица.
Что ж, термы были важнейшим общественным пространством, начиная с античной Греции и до гибели Римской империи. Русская баня этой традиции наследует: парясь, чиновники всех уровней решают вопросы. Иногда — исторические. Так что выбор решения Сергеем Женовачом и Александром Боровским мало сказать, что оправдан. Впрочем, тут работает не один уровень ассоциации. Рим (Гоголь его обожал) как символ распада империи (мы свидетели), необходимость от множества трактовок отмыть «государственную пьесу», Прачечная, как советский термин и форма правления, — вот самые скользкие «мокрые точки» нового прочтения. Фантастический реализм Гоголя соединяет низкую физику и высшую метафизику, вот почему «водные процедуры» так ложатся на пьесу.
Место, где своевременно подтирают швабрами лужи на полу, где персонал деликатно окутывает начальство сухими простынками, где сверкают озабоченными голыми задницами государевы слуги, где пузырятся важностью голые «короли» — это тип жизнеустройства, сразу и общество, и власть.
И русская баня коллективной вины, и римские мотивы распада.
Сегодня заниматься театром, искусством стократ труднее, чем в любые другие времена. И хвала тем, кто отваживается. Женовач не стал осовременивать язык: он и так пугающе актуален. Не стал сокращать или имплантировать в пьесу ничего якобы сегодняшнего. Он просто дал услышать авторский текст.
— Россия хочет вести войну… нет ли измены… думаю, война с турками будет…
В этой интерпретации, пожалуй, не находчивый плут Чичиков, виртуоз обмана, а сама система лжи, нечистых испарений и ее лицо, Городничий, — в центре спектакля: не один обманщик, целый обманный режим.
Городничий в тоге, бороде и сплошной умственной оторопи, подгоняемый своими зрелыми звериными инстинктами, абсолютно современен, этакий провинциальный Нерон, управляющий бандой, в которой все члены понимают его с полуслова, с полурыка (рычит на подчиненных).
В их сонные умы он ввинчивает руководящие указания, в которых как-то особенно различимо, насколько ясно он сознает беды и нужды города, понимает, как должно было бы быть и как есть. И про больницу, и про забор, и про храм, который якобы сгорел, но который и не начинали строить, — все досконально. На голой его груди огромный золотой крест, и крестится он, осеняя свои указания, поминутно.
…Задыхаясь, врываются Бобчинский и Добчинский, не отдышавшись, сообщают: есть ревизор, в гостинице уже две недели живет!
И Хлестакова — вносят. Выглядит как религиозная процессия, над которой влекут некое тело. Он пьян и протрезвеет не скоро, собственно, не протрезвеет до конца, опьяненный и угощением, и положением.
Режиссер здесь свободен, артисты буквально плещутся в стихии спектакля, то шаловливой, то гротескной, забавной и ужасной.
…Ревизора (Никита Исаченков) бросают в воду и наблюдают, склонившись: выплывет? Смертельно пьяный ведь утонуть может. И взятки гладки. Но Хлестаков живуч, взметывает воду, всплывает. И с ходу начинает «соответствовать».
Сцена из спектакля «Лабардан-с». Фото: Александр Иванишин
Отмывочная все вмещает: и кусок лабардана (трески), застрявший в зубном дупле («славный был завтрак»), и пьяный бред про то, как «воспользовался случаем» с завязанными глазами, и сцену безудержного восхищения городничихой (хороша Варвара Насонова) — по ее тоге-простыне, почти ее сдирая, Хлестаков карабкается из бассейна. И страстную сцену сватовства, и сцену парада взяточников, и коронное «я везде!», ныне звучащее зловеще.
Физиология фантазии-одури-лжи, завихривающейся неслыханными протуберанцами — от управления департаментом до самого брата Пушкина, — подробно прослежена: фазы, выси, спады. Хлестаков пьян, но вдохновенен. Опьянение его не физиологическое, а как бы ментальное. Окончив, он снова падет в воду. И Городничий, спустившись, лично вынесет на руках бессильное тело. Такому матерому типу, казалось бы, — что ревизор, юный фрик, проигравшийся менеджер низшего звена? Но! Пар, банный пар авторитета высшей власти застилает взоры толпы мошенников.
Сцена из спектакля «Лабардан-с». Фото: Александр Иванишин
…Сон, храп, забытье. Над телом Хлестакова столпились все, ужаснувшиеся его речей, взирают благоговейно, вздрагивают от малейшего шевеления, шепот «в жизни не был в присутствии такой важной персоны…». Чиновники здесь не возрастные дяденьки в мундирах, а молодые мужики, едва прикрытые простынями, и выглядят они, примкнутые к системе, совсем по-сегодняшнему. Тема бездыханного поклонения ничтожеству реализована с тем самым фантастическим реализмом, каким славен автор.
Но то, что начинается как веселый прием, на протяжении трех часов спектакля превращается в испытание, этакую пытку водой. Театральность решения избыточна, как навязчивая мучительная реальность, как возвращающийся спиралью безнадежный ход вещей.
…Упитанный нежный Земляника в бассейне берется доносить на всех, ныряет, выныривает, продолжая «стучать»: Вячеслав Евлантьев играет человека, который все делает «с душой» — и завтрак, и донос. Вода не смывает ничего — один грязней другого — с персонажей Гоголя; в сцене взяток у всех своя пластическая партия, из самых смешных — у героя Сергея Абросимова: он ложится на бортик бассейна, чтобы теснее припасть, прильнуть к ревизору, лишь бы государь узнал, что есть на свете такой Бобчинский. Почтмейстер Иван Кузьмич (Александр Суворов) — лирический хитрован, жадный до чужих писем. Артисты Студии театрального искусства всегда были сильны ансамблевой игрой. Здесь они — и это передается залу— в азартном упоении и средой, и задачами.
— Вот как я люблю жить! — восклицает Хлестаков, по грудь в теплой воде. В почитании, деньгах, сытости! Он не упустит ни спелую мамашу, ни удачный момент с дочкой и не забудет ком влажных денег на бортике бассейна.
И тот же примерно набор в мечтах городничего о Петербурге, где он станет тестем большого человека, генералом вдобавок, что кушать будет и ряпушку, и корюшку. Мелкая пошлость жизни, заразная на века.
Сцена из спектакля «Лабардан-с». Фото: Александр Иванишин
…«номинальная середина сущего, отрицание всех глубин и вершин — вечная плоскость, вечная пошлость… среди «безделья», пустоты, пошлости мира человеческого…», — писал Мережковский в своем «Гоголе и черте», и театр с молодой энергией возвращает на сцену такое понимание вещей.
Уморительная толчея происходит в финальной сцене, где читается роковое письмо «душе Тряпичкину», смешно и точно каждый отыгрывает свою характеристику, от «сивого мерина» до «свиньи в ермолке».
А уж финальный гнев Городничего Гоголь точно примерил на себя:
— Мало того, что пойдешь в посмешище, — найдется щелкопер, бумагомарака, в комедию тебя вставит. Вот что обидно! Чина, звания не пощадит, и будут все скалить зубы и бить в ладоши. Чему смеетесь? — Над собою смеетесь!.. Эх вы!.. Я бы всех этих бумагомарак! У, щелкоперы, либералы проклятые! чертово семя! Узлом бы вас всех завязал, в муку бы стер вас…
Будто к нынешним иноагентам обращено / депутатами Госдумы сочинено / оскорбленными «ветеранами» донесено.
Женовач год назад покинул МХТ, проиграв в конфликте между искусством и кассой, и спектакль, который он сделал сейчас, во многом объясняет произошедшее и в его частной биографии, и в движении векторов общества. Но главное — в Гоголе, бессмертном авторе «государственной пьесы», сгустившем предмет так, что морок вымученной извращенной государственности не рассеялся и по сию пору.
«Скучно жить на этом свете, господа», сказано в финале другого знаменитого гоголевского произведения, и по-прежнему в этой фразе — все обертона русской тоски.
Оттого, в первую очередь, что «Ревизор» по-прежнему современен, не устарел ни на йоту, и мы сейчас в тисках все тех же обстоятельств и места, и характеров.
