Леня.
Леонид Иосифович.
К прошлому Новому году я позвонил ему в Швейцарию, где он жил последние годы. Подняла трубку незнакомая женщина, после долгих расспросов позвала жену, Нелю. Та тоже, увы, не узнала («Мы были знакомы?..»), но потом сказала, что Леня болен, тяжело, в госпитале, в Германии…
Так и не поговорили.
Лучший журналист России, сейчас это очевиднее, чем когда-либо. Безупречный, о чем бы ни писал за десятилетия работы (35 лет в «Известиях»).
Помню, он спросил о своей книге про Монголию, только что вышедшей. Я искренне расхвалил, но добавил, что о Цеденбале (генсек Монгольской народно-революционной партии — Ред.) хотелось бы большей определенности и жесткости. Леня ответил — как обычно, тихим, как бы извиняющимся голосом: «Понимаешь, Паша, если б я в Улан-Батор в командировку на неделю приехал, я бы определеннее написал, незнания хватило бы. А я в Монголии годы провел…»
А «определенности» Шинкареву хватило на книгу о вторжении (советских войск) в Чехословакию (в августе 1968 года. — Ред.). Книгу, равной которой никто уже и никогда не напишет: хотя бы чисто по «техническим» причинам — никто уже не сможет встретиться с людьми, встретившимися с журналистом и рассказавшими то, что видели и знают; с теми, с кем успел поговорить Шинкарев.
Член Политбюро ЦК КПСС Мазуров, в августовские дни лично (под псевдонимом «генерал Трофимов») прилетавший в Прагу и непосредственно руководивший процессом; главком Сухопутных войск генерал Павловский, командовавший силами вторжения; офицеры, ставшие комендантами взятых без выстрела городов; солдаты, которые до последней минуты не представляли себе, куда они вошли и зачем; советский посол в Праге Червоненко; спичрайтер Брежнева Бовин; чешские реформаторы — Дубчек, Млынарж, Гаек; ставший президентом Чехословакии в 1989 году драматург Гавел; их оппоненты, поставившие свои подписи под «приглашением» чужих войск; советские диссиденты, поодиночке спасавшие честь страны; журналисты, дипломаты, ученые, разведчики; те, кто врал тогда, и те, кто не говорит всей правды сегодня…
Шинкарев сумел не исказить, не прервать даже самых несимпатичных ему собеседников, не опустился до вполне уместной злой иронии по отношению к ним. И тем более — до столь легкой (задним числом) раздаче оценок правым и виноватым.
Но как он сумел «разговорить» их всех? Почему они все поверили, что он поступит по отношению к ним уважительно и честно?
Обложка книги «Я это все почти забыл..»
Приведу отрывок из моей старой рецензии на эту книгу.
«…Они познакомились бог знает когда на краю земли, в Восточной Сибири, потом переписывались, иногда встречались, хоть и жили в разных странах, но страны были, как это называлось, братскими, командировку выбить было вполне реально, тем более что иностранного друга сам Брежнев однажды попросил написать честную записку обо всем, что тот в СССР увидел, на что обратил внимание. И даже заранее пригласил, когда записка будет готова, обсудить ее где-нибудь на даче, без посторонних глаз… Это ведь кое-что да значит, верно?
Вообще-то друзей было трое. Сибирский собкор «Известий» Леонид Шинкарев и великие чешские путешественники Иржи Ганзелка и Мирослав Зигмунд, объехавшие на своих «Татрах» весь мир и написавшие об этом книги, которые у нас в начале шестидесятых читал каждый грамотный.
Но честная (секретная) записка в нашем ЦК не понравится, даже обидит, встреча на даче не состоится, зато начнется «Пражская весна», в которой оба чеха примут более чем заметное участие. «Весну» раздавят гусеницы советских танков, отчего все эти путешествия по миру на «Татрах» прекратятся, уже отпечатанную стотысячным тиражом последнюю книгу пустят под нож, из партии обоих погонят, с работы вышвырнут, чтобы как-то выжить, придется распродавать библиотеки и коллекции… В советских газетах их будут поливать последними стыдными словами, а письма от Шинкарева и Шинкареву станут доходить только от случая к случаю.
Кстати, когда уже во время перестройки Ганзелку в СССР все-таки пустят, и Шинкарев нас познакомит, и мы будем пить какое-то пойло в его кабинетике на Пушкинской площади, Ганзелка скажет, что после 1968 года Леня останется единственным советским, кто не прекратил с ними переписываться…»
«…В разгоряченных умах Прага оставалась учебным полигоном для отработки грядущих, более масштабных военных действий. За Чехословакией последует Афганистан, а кремлевская мотивация будет та же: «опередим врага или погибнем!» — с этого начинается книга.
А вот так она заканчивается.
«…Мой приятель когда-то работал в Праге:
— Я всегда осуждал ввод войск в Чехословакию, до сих пор считаю это ошибкой. Но теперь, после того как чехи, пусть символически, но участвовали в акции США против Югославии, когда послали своих солдат в Ирак, а теперь хотят строить американскую станцию слежения, они должны пересмотреть взгляд на события 1968 года. Разве у нас тогда не было права на защиту своих стратегических интересов? Или американцам можно, а нам нельзя? Знаешь, я даже рад, что чехи так себя повели. Они сняли камень с моей души. У меня больше нет перед ними чувства вины за 1968 год. Хватит! Мы больше никому ничего не должны. Нельзя великой России идти вперед с головой, повернутой назад. Ты меня понимаешь?
Как не понять».
Советские танки Т-55 во время операции «Дунай», 1968 год. Фото: википедия
Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году я считаю лучшей его книгой.
Хорошо, что последние публикации Шинкарева состоялись в «Новой газете» — очерки о старых друзьях: поэте Евтушенко, золотоискателе Туманове… Мне довелось их готовить к печати.
«Дорогой Паша, милый мой ГУ! Спасибо тебе за хлопоты. Я уже встаю с постели и двигаюсь, так что надеюсь на этих днях передать тебе 12 000 знаков. Правда, пока никак не найду у себя определитель размера — и на старуху бывает проруха, — но как-нибудь договоримся. Не мог ли бы ты для ориентировки прислать фрагмент любого текста размером 12 тыс. знаков. Прости за дополнительные хлопоты. Обнимаю. Всегда твой, старый неумека Ши».
Леонид Шинкарев.Фото: Луиза Горшенина
