Любовь Аркус сделала удивительной силы и искренности фильм об Алексее Балабанове — «проклятом поэте», запечатлевшем разлом эпох, когда одно время исчезло, а другое, как ни тужилось, не возникло. Одним словом, «нулевые».
Картину показали на Закрытии фестиваля «Послание к человеку», на днях компания Capella Film объявила, что лента выйдет в ограниченный прокат в начале декабря.
Любовь Аркус. Автор фильма — основатель журнала «Сеанс», а также центра обучения, социальной реабилитации и творчества для людей с аутизмом «Антон тут рядом». Фото: соцсети
Снимать Аркус начала в 2011-м, за два года до смерти своего товарища. Эти два года дополнительного времени — врачи предрекли режиссеру скорую смерть — они провели вместе. Алеша, его жена Надя, Люба и камера.
Спустя 10 лет фильм сделан.
Он, как особо чувствительная подзорная труба, то приближает к нам главного народного режиссера новой России, чтобы рассмотреть, почувствовать, быть запредельно близко, то отдаляет — чтобы осознать масштаб, не то чтобы оправдать, но понять законы, им над самим собой созданные.
Название кажется громоздким. Хотя в нем все необходимое — герой, место действия, жанр.
Фильм-прощание.
А начинается с легендарного общего плана. По Невскому плывет безмятежная толпа, и среди сотен лиц — детское лицо с пухлыми губами. Сероглазый король 90-х Данила Багров, почти мальчишка, явившийся в культурную столицу с первой Чеченской, дембель с перевернутым войной сознанием, с заряженным стволом в кармане. Музыкой Наутилуса в ушах. Эмблематичные кадры из «Брата», прославившего Балабанова, но прежде всего — Бодрова.
Кадр из фильма «Брат»
Пролог. Кино
Ключевые моменты главных балабановских картин. Киновед и историк кино Любовь Аркус за считаные 10–15 минут описывает устройство мира в его кино и оптический обман в восприятии этого мира и его «последнего героя». Робин Гуд открытого перелома веков со сказочным именем Данила. Заступник для миллионов растерявшихся, нырнувших в нищету, во мрак полной неопределенности, блошиных рынков, бандитских разборок. И символ насилия для строителей мостов из одной войны — в другую. Тогда просто переиначили на свой лад девиз «Сила в правде» на «Правда в силе», ставший руководством к действию.
«Но, — замечает Аркус, — в полузабытом сегодня диалоге Данилы с немцем тот предрекает ему гибель: «Сильный приезжает — становится слабым. Город забирает силу. Вот и ты пропал…»
Говорят, критики добавляют смыслы в произведения, приукрашивают или уничижают киногероев. Но осмысленный, жестко выстроенный и очень необходимый критический разбор в начале фильма многое объясняет в парадоксах балабановской поэтики. Фокусирует внимание на его любимых персонажах — отщепенцах, которым отказано от дома, которых отовсюду гонят. Бесприютные, отдельные, они идут/едут по границе между смертью и жизнью под прокофьевский «Танец рыцарей» — хрестоматийную тему вражды. Из никуда в никуда. К себе — от себя. Как странники, среди которых были и священники, и беглые преступники.
Из раннего фильма «Раньше было другое время» — до фильма-исхода «Я тоже хочу».
Да, этот осмысленный разбор в прологе многое объясняет в парадоксах и метафорах мира балабановского кино. В котором
по пустынному городу, перепутавшему день с ночью, движется трамвай с дырой в пузе. Через этот прострел насквозь мы и смотрим его фильмы. Кино Алексея Балабанова. Кино про Алексея Балабанова.
Кадр из фильма «Брат»
Герой
Леша и Люба на диване смотрят «Счастливые дни», любуются сухощавой красотой молодого Сухорукова, который, как и его все герои, отчасти альтер эго. Или воображаемый старший брат. Сейчас то ли персонаж, то ли режиссер спрашивает: «А нельзя ли мне здесь еще продержаться?»
Услышав приговор врачей — год жизни, он пишет сценарий про «зону» внутри ядерной зимы. Начал со «Счастливых дней», а завершит свой земной сюжет пророчеством о чудесной Колокольне счастья — пропускном пункте в рай. Одних возьмет, других здесь, на белой-белой земле, заморозит. Вон трупы кругом. Жизнь и смерть в одном кадре, как он любит.
Идет съемка эпизода его последнего фильма. Сцена смерти режиссера, члена Европейской академии, которого он сам и играет. Репетиция смерти. Балабанов хочет еще один дубль.
Зачем? Все же уже снято. И к тому же жутко холодно.
Чтобы талантливо. Чтобы правда. «Саша, Симонов, — просит режиссер, — сделай талантливо… Я придумаю, как упасть, пусть никто не лезет». Иней в бороде, рука сломана, поэтому полураздетый (в легкой кожанке), в черных очках, скрючившись, неловко падает. Потом долго лежит на остекленевшем от мороза снегу… чтобы кадр не испортить.
Сыграл свою смерть и ушел в «затемнение».
Кадр из фильма «Балабанов. Колокольня. Реквием»
«С родиной нашей что будет?» — спрашивает его девушка на встрече в «Порядке слов». Отвечает, как обычно, коротко, до неприличия честно. «Родина — это наша родина. Вот и все».
— «В счастье ее не возьмут?» «Это самая большая страна в мире», — отвечает, как всегда коротко. Звучит как диагноз.
А он никогда и не собирался обнадеживать, приободрять. Очень закрытый и в то же время открытый обезоруживающе.
Именно Балабанов снимет невыносимый провидческий фильм об агонии и тлетворном распаде гигантской страны. Из обезумевшего взорванного «сегодня» — сцена выгрузки гробов под лирическую дембельскую «Тополь распустил ветви над рекой сильные, / Где же ты теперь, думаешь о ком, милая?» — смотрится не менее страшно, чем великий проезд монстра-мента с похищенной девушкой на мотоцикле по стране-промзоне под «Маленький плот» Лозы.
Кадр из фильма «Груз 200»
Он вспоминает, как любил Сережу Бодрова, убитого ледником. Думает про связь между ними, которая, конечно же, никуда не делась. Сам жил последние десять лет у порога катастрофы. Сначала гибель актрисы на съемках «Реки», которая его так и не отпустит, потом оглушительный Кармадон — Балабанов не смог справиться со смертью «младшего брата» Бодрова, словно оторвался тромб, перекрыв ход крови.
Смотришь на него — и кажется, что он уже умер. А эти поездки: Сестрорецк, Белград, Ипатьевский монастырь, Кострома — уже где-то за пределами жизни.
Но в этих путешествиях вдруг видим и совершенно другого Балабанова, которого знали самые близкие. Беззащитного, с детскими реакциями (может просто закричать от переполняющих его эмоций). Замеревшего надолго зимним днем рядом с уличным музыкантом: «Я уеду, уеду, уеду…» Пар изо рта, стекла очков замерзают. Он завороженно слушает песню до конца, и мы с ним. Или искренне, по-детски горделиво скажет: «А ослика в «Счастливых днях» я придумал». Или показывает детям в Сестрорецке лису без ноги («Вы видите, у нее ноги нет?»), а еще козла, на спину которого взобралась курица.
Играет в шахматы с внуком Любы, маленьким Мишей, который немножко боится выбитых, неправильно гнущихся пальцев Алеши. Силится и никак не может вспомнить своих любимых писателей, чтобы помочь сыну исправить двойку. «Чехов? Достоевский? Толстой?» — наперебой перечисляют Люба и Надя. Нет. Выясняется: Сэлинджер, Хемингуэй, Купер. Как-то не сильно патриотично. Зато правда. (Про влияние «Прощай, оружие!» догадывались и зрители «Брата».) Правда — и его главное открытие в детстве, что человек смертен. До этого шесть лет он был совершенно счастлив. Целых шесть лет! С тех пор знает, что когда-нибудь надо сказать «прощай» всем, кто рядом. И прощается своим последним фильмом.
Кадр из фильма «Балабанов. Колокольня. Реквием»
Жизнь на краю бесконечной смерти станет одной из главных тем его кино от «Трофима» до «Мне не больно» и «Я тоже хочу».
В иерархии его главных ценностей на верхней строчке — кино. Смысл, воздух, наркотик, позволяющий забыть о боли и диагнозе врачей. Герой «Морфия», приняв смертельную дозу, заливался счастливым смехом, глядя немую фильму. А вот уже в старой зимней Костроме сам Балабанов, забыв о болезни, ищет и находит замечательные точки для съемок. «Смотри, какая дырка хорошая — лестница и просвет». А здесь — заснеженные ступеньки к Волге. «Очень красиво».
Любил, когда красиво, поэтому и лучшим своим фильмом считал «Про уродов и людей» — самое изысканное по изображению кино.
«А вон и колокольня видна в арке». Не просто гуляет — примеривается, через сложенные квадратиком свои неправильные пальцы, как через зрачок камеры, мысленное кино снимает. В этот момент веришь, что в зимней Костроме родится его новый фильм, как он любит — современное кино, но словно вне времени.
После. Надежда
Последняя глава фильма «Горе» — жизнь после Балабанова. Героиня этой финальной части картины — Надя. Талантливый художник по костюмам Надежда Васильева всегда за спиной Леши. Или рядом. Правая и левая рука, забота, дом, утренняя лимонная вода, дети, терпение, детские песни тонким голосом, профессиональная поддержка, ирония. При этом точное понимание размера дарования «проклятого поэта».
В главе «После» вроде бы та же круговерть дня: скребет мякоть лимона, ищет потерянную тетрадку или зачетку сына, навещает бабушку в больнице, складывает продукты в сумку, красит волосы в парикмахерской. Вроде жизнь. Механическая. И наконец, концерт, посвященный Балабанову. Камера не может оторваться от ее лица — пока поет за кадром, скорее ноет-плачет любимый режиссером Леонид Федоров. И мы тоже.
Колокольня. Эпилог
На той съемке «Я тоже хочу» Балабанов входит в продуваемую колючим ветром колокольню Запогостинской церкви с облупленными, но отчасти сохранившимися фресками, идет между горящих свечей, которых очень много, искренне восхищается: «Вот это красиво».
Колокольня рухнет на сороковой день Лешиной смерти. Пропускной пункт в счастье больше не работает.
Кадр из фильма «Я тоже хочу»
