Олег Хлебников и Джоник Второй. Фото из личного ахива
«Чем лучше узнаю людей, тем больше люблю собак». Эта фраза стала расхожей, но от употребления не стерлась. И вот я захотел уподобиться собаке.
А почему нет? Если превращусь в более-менее симпатичного пса, меня не будут шпынять, а наоборот — станут кормить и ласкать. Чего еще надо-то в этой жизни?
Но нет во мне того присущего хорошему псу благородства и той собачьей преданности.
И все же я поселился в одной конуре с Джоником (он такой: вроде бы почти совсем овчарка, но рыжеватый и с по-спаниельи висячими ушами, что придавало его морде трагическое — а-ля Пьеро — выражение).
Полное понимание нам с Джоником давалось поначалу нелегко. Я ему: «К ноге!», «Дай лапу!» — а он смотрит на меня своими крайне печальными глазами, двигает еще более печальными бровями и не реагирует. Ну никак, животное!
Это я потом только понял, почему.
Кроме отсутствия у него вымуштрованной привычки послушания, было в нем аристократическое чувство собственного достоинства. Вот и жил я в одной конуре с таким непростым господином.
Конурой мою утепленную веранду в Переделкине назвал Алексей Герман-старший. Он и Светлана Кармалита минимум раз в год приезжали к нам в переделкинский дом. Так было много лет — до последнего в жизни Леши 2013 года…
А веранду-конуру больше всех наших собак полюбил как раз самый недомашний из них Джоник. Он уверенно открывал (на себя!) тяжелую железную дверь своей сильной длинной лапой и входил, по-хозяйски оглядывая стены: все ли в порядке. Часто он приходил с единственной целью: поговорить. Вернее — рассказать мне что-то важное. «Мм-мы-муму-ммамма!» — говорил он, как мне кажется, называя меня мамой, и я его рассказы, в общем, понимал. А ему было что мне рассказать.
Джоника привезла к нам Фая, Анина дочка, сумасшедшая собачница, кормящая всех собак в подмосковном поселке, где живет с мужем Васей, очень похожим на свое имя. Да еще и держит в своем частном доме с десяток собак.
Но Джоник был особым. Хоть и альфа-самец, длинный (с меня ростом, если водрузить его на задние лапы), сильный, но совсем не агрессивный. Не хотел он никаких конфликтов, в отличие от нашей власти
и другого жившего у Файки кобеля, претендовавшего на власть.
Вот Файка и решила разрулить ситуацию и привезти нам Джоника. Понимала, что с другими (двумя) нашими собачками у него конфликтов не будет. Любви тоже быть не могло — обе наши прекрасные сучки были стерилизованы.
Но благородство Джоника не знало границ. Поскольку я определил Шамбу (о ней дальше) как главную собаку, я ей и давал еду первой. Ну не мог я второй назначить Лаки, которая была в два раза меньше Джоника. Поэтому еду он получал вторым. А Лаки сильно переживала — вдруг не достанется. И вот! Джоник уступал ей свою жрачку. Такой вот интеллигент, блин!
Но однажды он сбежал. Понятное дело — на собачью свадьбу.
Как-то, выйдя на автобусной остановке у Дома творчества в Переделкине,
я увидел Джоника, бежавшего в составе, точнее, во главе, собачьей стаи. Он остановился, и вся стая вместе с ним. Джоник посмотрел на меня долгим извиняющимся взглядом и побежал дальше, так и глядя на меня, то есть назад.
Никогда не видел, чтобы собаки так бегали! То есть, повторяю, бежал он вперед, а смотрел назад, на меня. Тогда я подумал, что эта поза характерна для многих представителей мужского пола: и в дом-семью тянет и к молодой любовнице.
А направлялся Джоник со своей стаей к знаменитому переделкинскому кладбищу. Здесь стая нашла приют. Ее прикормили собаколюбивые рабочие кладбища. А еще на своей машине приезжала Аня подкормить и позвать Джоника домой, но тот садиться в машину категорически отказывался — не мог оставить без опеки свою команду. Впрочем, было понятно, что с наступлением холодов стая вынуждена будет кладбище покинуть.
А никогда не покинут его те, кто и сделал это место знаменитым: Пастернак, Чуковский, Лидия Корнеевна Чуковская, Арсений Тарковский, Липкин, Лиснянская, Владимов, Юрий Владимирович Давыдов, Карякин, Межиров, Евтушенко, Щекочихин, Анатолий Кобенков… Целая литература. Список не полный и, к сожалению, еще продолжится…
Поселок «Переделкино». Фото: Дмитрий Лебедев / Коммерсантъ
А рядом с этими знаменитыми или просто известными людьми под одинаковыми бетонными плитами стройными рядами лежат старые большевики. На всех плитах надпись одна: «Член КПСС с…» А дальше — невообразимое, например — «…с 1899 года». Это когда, значит, не только Советского Союза не было, но и КПСС называлась РСДРП.
Какие тени Джоник облаивал здесь по ночам? Так и вижу, как поднимаются эти большевицкие члены на тайные сходки, шепотом читают газету «Искра», договариваются о терактах против супостатов, просят переделкинскую сумасшедшую, часто ночующую на кладбище, принести марганцовку в обмен на принесенные какой-то доброй душой противные им пасхальные яйца. Но это пока не прокричит петух…
А однажды на этом кладбище пропали двое — парень и девушка. Они приехали участвовать в массовке — что-то снималось на даче Роберта Рождественского. И во время паузы решили посетить могилу Пастернака. И исчезли. Бригадир массовки бегал их искать по всему кладбищу. Бесполезно. Не пришли они и за деньгами. И вообще не появились больше ни на одной массовке…
Иногда по ночам на переделкинское кладбище приходил и я (какие-то тени, между прочим, видел) — с десятерыми из перечисленных обитателей кладбища (кроме старых большевиков, Пастернака, Чуковского и Владимова) я был не только знаком, но и дружен, и когда накрывала тоска (а это в основном ночами), хотелось с кем-то из них поговорить. Да и вообще на кладбищах ко мне приходит удивительное спокойствие (даже вопреки беспокойным большевикам). А заходил я сюда со стороны речки Сетунь, где нет никакого забора, вот с прямо противоположной — находится главный вход с бесполезно запертыми на ночь воротами. Там-то, рядом с кладбищенской конторой, и располагался Джоник.
Спал он на том самом месте, где через несколько лет будет Анина могила. С гранитным памятником, на котором выбиты ее строчки:
И опять с победами борюсь
и потери в землю зарываю.
Господи!
Я так Тебя боюсь,
что любить от страха забываю.
Это место, единственное свободное в доступной части кладбища, мы (старшая Анина дочь Рая и я) получили благодаря Кобзону, который хорошо знал Аню и пел песни на ее тексты. А до того это место приглядел Джоник.
Но приглядывал недолго. В один прекрасный день Джоник появился на нашем, вернее, арендуемом нами, участке.
Выглядело это так. Идет себе по аллейке огромный пес с виноватым видом, что-то по дороге пытается рассказать (наверное, из своей кладбищенской жизни), и идет-то он на трех лапах. А правой передней зигует! Хотя не нацист, а, наоборот, интернационалист: и азиатов не облаивал, и кавказцев, и с разнопородными собаками находил общий собачий язык.
В общем, лапу мы ему вылечили, но и на четырех он больше не сбегал. И вообще вел себя идеально. Только попытался пару раз залезть в кровать, поскольку вполне справедливо — аристократически — считал себя равным со всем живущим.
Кстати, а почему Джоник Второй? Вот кладбищенские рабочие называли его Тимохой. Но нет — это имя ему не подходило. Не плебей он был, а явно благородных кровей. Ну а почему Второй? Был у меня до него много лет назад первый Джоник, фокстерьерчик (о нем позже). И так вот и стал этот замечательный пес Джоником Вторым.
А потом он меня почти год утешал после смерти Ани. Как ему это удавалось! Ну понятно, подходил и упирался своей большой умной головой мне в коленки. Что-то пытался сказать важное. Но ведь и еще что-то было, что умел только он!
Потом я с ним попрощался перед отъездом в Ижевск на Новый год к одинокой маме. И он простился со мной. Выяснилось — навсегда. Своей последней собачьей свадьбы он уже не выдержал. И только спустя девять дней приснился мне: как ползет к нашему участку и уже не доползает.
Прощай, Джоник! И спасибо тебе, родной.
Фото: Фото: Zuma \ TASS
Три стихотворения
Памяти Джоника
1
Смотрят на меня из травы или снега
глаза с печалью и укором.
Что-то знают про меня — про Папу Олега,
знают и о расставанье скором.
Упрекают, когда меня долго нету,
но прощают легко, по-ребячьи.
Если есть у Земли глаза, то вот эти,
золотые глаза собачьи.
2
Кладбищенский пес. Глаза его видели
то, что нам и не снилось.
Печальные глаза его выдали
к людям жалость и милость.
Однажды пришел ко мне на трех лапах
и все рассказать старался:
му-му да му-му.
И как глупый лабух,
подпевал я ему, стебался.
На трех лапах пришел, потому что четвертую
прокусили злые собаки.
Но больше прочего боялся чего-то он,
вздрагивал вдруг во сне — и отчетливо
не от видений драки.
Яйца были у него огромные
и полировано-темные.
И башка большая, тяжелая, шалая —
я на коленях держал ее.
Не понял я его переживания —
проумилялся, что ли.
И дал ему милому на прощание
только свободу воли.
3
Я больше любить не хочу никого —
ни женщин, ни собак.
Зачем оставили одного,
даже не подали знак?
Хоть добрый мой пес меня утешал,
когда не стало тебя:
встречал меня, ластился, провожал,
сочувствуя и любя.
Но тоже ушел. И вся жизнь моя
тепло вокруг потеряла.
Осталось — от батарей жилья
да ночью — от одеяла.
