Мобилизация — крайне сложный организационный процесс. Сложность ее недооценивалась в разные эпохи: на заре становления мобилизации многие военачальники и государственные деятели ошибочно полагали, что данный инструмент может с легкостью разрешать самые разнообразные проблемы, возникающие в ходе боевых действий. Итоги подобного оптимизма подчас бывали плачевны: огромные массы немотивированных и плохо управляемых граждан, в одночасье ставших солдатами, лишь усугубляли положение.
Одним из наиболее ярких исторических событий, демонстрирующих правдивость данного тезиса, стала Русско-японская война 1904–1905 гг. Воодушевленная опытом собственной кампании на Балканах (1877–1878) и опытом Франко-прусской войны (1870–1871), Российская империя рассматривала мобилизацию в качестве ключевого инструмента для кратного увеличения своих военных возможностей на Дальнем Востоке.
Для наступившей эпохи индустриальных армий подобный подход был вполне оправданной и широко используемой практикой. И, конечно, было бы ошибкой говорить о том, что сам процесс мобилизации в годы Русско-японской войны был порочен как явление.
Отнюдь — проблема лежала совсем в другой плоскости.
В организации.
«Частные мобилизации» или коллективное наказание?
На момент начала Русско-японской войны армия Российской империи имела в распоряжении 41 940 офицеров и 1 млн 93 тыс. нижних чинов. Цифра эта, безусловно, весьма внушительная, но к Дальневосточному театру военных действий она имела весьма отдаленное отношение: большая часть личного состава Российской императорской армии была размещена в европейской части страны и в Центральной Азии.
Численность войск, находившихся на Дальнем Востоке, была сравнительно невелика: к 1 января 1904 г. в Маньчжурии и Приамурье — всего около 98 тыс. солдат, которые были рассредоточены небольшими подразделениями на огромной территории, имеющей более 1000 км в поперечнике.
Для контраста и лучшего понимания обстановки следует сказать, что Япония на тот же момент имела наготове 4 армии общей численностью свыше 350 тыс. человек, обладая при этом несравненно меньшим логистическим плечом.
Естественно, что вести войну в столь невыгодном соотношении сил Санкт-Петербург не планировал. Как только 27 января 1904 года был объявлен Манифест «Об открытии военных действий против Японии», Главный штаб начал процесс т.н. «частных мобилизаций запасных» — как с целью усиления действующей армии, так и с целью восполнения потерь.
Что такое «частная мобилизация»? Это система, которая была разработана теоретиками Главного штаба в конце XIX в. на случай «локальных войн, не требующих напряжения всех сил страны». Формат ее подразумевал заимствование принципов, заложенных еще в прусском ландвере, когда резервисты включались в состав действующих частей (а не формирование новых), а сам же призыв «запасных» осуществлялся выборочно по местностям, т.е. из какого-либо уезда или волости вычерпывались полностью запасные всех призывных возрастов, а в соседней местности призыва не было вовсе.
Всего за время Русско-японской войны произошло 9 таких мобилизаций (последняя — буквально накануне заключения мирного договора, 6 августа 1905 г.) — именно они и стали основным источником комплектования действующей армии. Подавляющая же часть кадровой армии на протяжении всех месяцев боевых действий находилась в местах своей постоянной дислокации в связи с обострением как внешней, так и внутриполитической обстановки.
«Едем братцы, к Порт-Артуру, чтоб содрать с японца шкуру!»
В теории процесс был прост, логичен и даже продуман. Резервисты призывались в наиболее приближенных к зоне боевых действий регионах, что имело свои достоинства с точки зрения фактора времени и логистического обеспечения, после чего они пополняли подразделения действующей армии, что компенсировало утрату у них необходимых знаний и навыков.
Но на практике все оказалось куда сложнее. Изначально на первом этапе войны командование намеревалось ограничиться мобилизацией корпусов Сибирского военного округа (СибВО) и Приамурского военного округа, общей численностью 97 тыс. человек, учитывая быструю возможность их переброски к театру военных действий. В дальнейшем восполнять потери планировалось личным составом кадровых подразделений армии, размещенных в европейской части страны. Задумка с последним, впрочем, себя совершенно не оправдала: подкрепления из Европейской России двинулись в сторону Дальнего Востока лишь на пятый месяц войны и состояли все из тех же резервистов. Только по завершении боевых действий Военное министерство начало пополнять Маньчжурскую армию кадровыми солдатами действительной службы.
Работающий механизм мобилизации в Российской империи, безусловно, был, но функционировал он далеко небезупречно, более того — слепо и бездумно.
Так, в Сибири были мобилизованы запасные нижние чины преимущественно старого призыва (в общей сложности из региона за время боевых действий было призвано 100 тыс. запасных нижних чинов, а с ратниками государственного ополчения и новобранцами — от 230 тыс. до 240 тыс. человек). Призывной возраст в России тогда начинался с 21 года, и запасными, соответственно, были люди в возрасте 35–40 лет, т.е. солдаты-старослужащие.
Стоит вспомнить «Историю русской армии» публициста и военного историка Антона Антоновича Керсновского, который писал: «…была произведена частичная мобилизация Киевского и Московского военных округов, где объявлен поход Х и XVII корпусам. Повелено было торопиться скорейшей отправкой этих двух корпусов — и эта торопливость отразилась на их укомплектовании: в строй попали запасные преимущественно старших сроков, 39–43 лет, что не должно было способствовать повышению их боевых качеств».
Российские войска двигаются к корейско-маньчжурской границе. Иллюстрация: Фредерик де Ханен
Одним словом, под частную мобилизацию попадали преимущественно солдаты старших возрастов, которые не просто давно утратили все соответствующие навыки, но и не владели новым оружием, в частности трехлинейной винтовкой, принятой на вооружение в 90-х годах XIX века. Огромное число великовозрастных бородатых солдат (оправданное в случае тотальной войны, но совершенно необъяснимое во время локального конфликта) повергало в изумление иностранных военных наблюдателей, находившихся при командовании дальневосточных дивизий.
Боевые качества призванных запасных оставляли желать лучшего. По признанию Военного министерства, они были «физически слабыми <…> мало дисциплинированными и <…> недостаточно обученными».
Генерал Алексей Николаевич Куропаткин. Фото: Википедия
Как писал сам главнокомандующий генерал А.Н. Куропаткин: «…наш крестьянин в возрасте свыше 35 лет часто тяжелеет, становится, как говорят, сырым, обрастает бородой, теряет солдатский вид, труднее молодежи переносит тяжести походной жизни. Особенно малороссы Полтавской губернии старших возрастных сроков, попав с равнин Малороссии в горы Маньчжурии, оказывались слишком грузными, чтобы карабкаться по сопкам. Маленькие, живые, подвижные, выросшие в горах японцы имели большое над ними преимущество в июльских и августовских боях. Необходимо также принять во внимание, что сельские жители в возрасте свыше 35 лет уже являлись домохозяевами, часто многосемейными. Все их интересы и помыслы, даже по прибытии в Маньчжурию, были дома. Эти заботы отнимали у них веселость, бодрость, необходимые для солдата…»
Все это, конечно, не прошло мимо внимания широкой общественности. Поскольку истинная подоплека дела тогда была неизвестна, ходили упорные слухи, что военный министр В.В. Сахаров враждует с главнокомандующим А.Н. Куропаткиным, и потому нарочно посылает на Дальний Восток самые плохие войска. Слухи были так настойчивы, что Сахарову в беседах с корреспондентами приходилось усиленно оправдываться, но самому процессу мобилизации это никак не помогало. Социальная напряженность, вызванная слепотой и неповоротливостью государственной машины, росла, помноженная на полное непонимание населением целей войны.
«Отрезвление для многих, ожидавших скорой победы…»
Неприятие мобилизации со стороны народной массы возникло с самых первых дней старта этого процесса в Сибири. Закон о воинской повинности не делал различия между категориями запасных по семейному положению, что вызывало недовольство и возмущение многосемейных запасников старших сроков службы, вынужденных бросать семьи без средств к существованию. Это в немалой степени способствовало беспорядкам, принявшим при проведении частичных мобилизаций самые широкие размеры.
«Отрезвление для многих, ожидавших скорой победы, началось уже после первых двух месяцев войны, когда с дальневосточного фронта пошли «скверные новости» о неудачах русской армии.
Общая нервозность усилилась и в тылу. Жены лесорубов, отправленных на Дальний Восток, под разными предлогами стали требовать от воинских присутствий возвращения своих мужей на прежние места работы.
Увеличилось число уклонистов от мобилизации. 14 июня минусинский и ачинский уездные жандармы отправили в адрес красноярского начальника Енисейского губернского жандармского управления донесения о том, как проходил призыв нижних чинов на действительную службу в городе Ачинске. Присланная для медицинского освидетельствования комиссия забраковала более тысячи человек. При повторной проверке половина из них оказалась совершенно здоровой…» (Из работы «Мобилизация в Енисейской губернии во время Русско-японской войны 1904–1905 гг.» под авторством Т.С. Комаровой.)
Порочная система частичных мобилизаций вкупе с отрицательным отношением общества к войне быстро привели к тяжелым последствиям. В отчете Главного военно-судного управления за 1904 г. говорилось, что мобилизации сопровождались «буйствами, разгромом винных лавок и частных жилищ, а также порчей железнодорожных приспособлений и тяжкими нарушениями воинской дисциплины». Уже в феврале 1904 г. командующий войсками Сибирского военного округа сообщал о разграблении запасниками нескольких станций. В следовавших на Дальний Восток эшелонах наблюдалось повальное пьянство; солдаты активно занимались мародерством.
Викентий Вересаев. Фото: Википедия
В. Вересаев в книге «На японской войне» так описывал поведение призванных запасных: «Город все время жил в страхе и трепете… Буйные толпы призванных солдат шатались по городу, грабили прохожих и разносили казенные винные лавки, они говорили: «Пущай под суд отдают — все равно помирать». На базаре шли глухие слухи, что готовится большой бунт запасных».
Главный штаб попытался навести порядок, но с изрядным опозданием. 23 ноября 1904 г., то есть уже после сражений под Ляояном, на реке Шахе и за месяц до сдачи Порт-Артура, он подготовил указ (сразу же утвержденный императором), который давал командующим военными округами, не объявленными на военном положении, право предавать мобилизованных военному суду за участие в беспорядках: к ним разрешалось применять такие меры наказания, как смертная казнь и отправка на каторжные работы.
Впрочем, никакие меры наказания не помогали: беспорядки лишь ширились с каждой новой мобилизацией, а в скором времени власти столкнулись и с другой проблемой — членовредительством. Так, например, число членовредителей в одном лишь Житомирском уезде во время 7-й частной мобилизации достигло 1 100 человек на 8 800 призванных, т.е. 12,5%.
К мобилизации через поражение и обратно
Одной из наиболее характерных черт мобилизаций Русско-японской войны стала неразрывная связь между военными поражениями армии и последующими волнами новых призывов резервистов. Главнокомандующий Куропаткин находил одной из главных причин поражения Российской империи на востоке именно постоянную нехватку личного состава. Но как, спросите вы, такое было возможно, учитывая, что в ряды дальневосточных дивизий было влито 1 045 909 нижних чинов?
Как было сказано выше, основная тяжесть ведения боевых действий выпала на крестьян старших возрастов, что уже само по себе сказывалось на боеспособности войск Куропаткина. Вполне понятен был и уровень мотивации, а также дисциплины мобилизованных — и все-таки даже это не было определяющим фактором их низкой боевой ценности.
Ключевая проблема состояла в том, что запасники не проходили, де-факто, никакого обучения, а также имели катастрофическую нехватку офицеров и прапорщиков (отсюда и вытекали проблемы с дисциплиной: солдат просто некому было контролировать).
Процессы, составляющие боевые действия, отличались цикличностью, которая в свою очередь брала свое начало в запасных батальонах, куда стекались мобилизованные солдаты. Согласно довоенным планам, в этих батальонах резервисты должны были проходить переподготовку перед отправкой в действующую армию: освежить знания, полученные на действительной службе, и изучить новую военную технику.
В начале войны в наместничестве и Сибирском военном округе существовало всего 19 учебных батальонов, которые на начало войны являлись единственным источником пополнения убыли в войсках. Генерал А.Н. Куропаткин, как хороший военный администратор, осознавал проблему подготовки личного состава и сразу по прибытии в Маньчжурию телеграфировал военному министру В.В. Сахарову об острой нехватке учебных частей. Военное министерство, впрочем, считало, что учебных подразделений достаточно — в своем ответе Сахаров сообщил, что «действующая армия будет пополняться исключительно из запасных батальонов наместничества, число которых увеличивать не предполагается». Куропаткин настаивал на своем, и в Харбине сформировали еще 6 запасных батальонов, которых, однако, оказалось совершенно недостаточно. Главный штаб категорически отказывался признавать ошибки и не допускал даже мысли о наличии каких-либо организационных и структурных проблем в армии, всячески затягивая процессы формирования новых учебных частей.
Отступление русских войск после Мукденского сражения. Фото: Википедия
Итогом административных баталий стало решение об расширении штатов учебных батальонов всего в 3,5 раза, что пагубным образом отразилось на боевой подготовке. Запасные батальоны захлебывались в потоках мобилизованных и утратили свой функционал учебных частей: вся их деятельность ограничивалась тем, что солдаты снабжались обмундированием, вооружением и снаряжением.
Упорное нежелание Главного штаба своевременно увеличить количество учебных частей привело к тому, что на протяжении большей части войны запасные попадали в действующую армию фактически без переподготовки, что крайне отрицательно сказалось на их и без того невысоких боевых качествах.
По прибытии же на театр боевых действий они вливались в разгромленные, малочисленные подразделения, имеющие такой недокомплект опытных солдат, унтер-офицеров и офицеров, что в результате армия не просто не повышала свою боеспособность, а скорее понижала ее.
Отсутствие подготовки и дисциплины, моральная подавленность, постоянные поражения осложнялись крайне скверной логистикой и обеспечением. Войска часто размещались под открытым небом из-за катастрофической нехватки квартир и казарм даже в тылу, а обустройство полевых лагерей оставляло желать лучшего из-за постоянной нехватки саперов и инженеров; постоянно недоставало и топлива, что еще больше усложняло полевой быт армии.
Результаты были неутешительны: когда истощенные, изможденные, неподготовленные, плохо управляемые дивизии вступали в крупные сражения, они снова и снова несли поражения, которые в свою очередь становились триггером новой волны мобилизации…
Последние дни Порт-Артура. Рисунок Фрица Неймана
А последним звеном цепи из «поражений» и «мобилизаций» стала ситуация, описанная участником тех событий генералом Владимиром Апушкиным в его книге «Русско-японская война 1904–05 гг.»: «…русское общество снова очутилось на распутье своих судеб… оно глухо волновалось, в душе своей решая роковой вопрос, что больше отвечает пользам и чести России? Продолжать ли бесславную войну, в которой наши катастрофы росли в своем размере и значении, как снежный ком, — или теперь же заключить бесславный мир, пока новое военное несчастие не даст нашему счастливому противнику право и возможность продиктовать его условия».
Русско-японская война 1904–1905 годов стала первым вооруженным конфликтом ХХ века, исход которого был решен не столько столкновением войск на поле боя, сколько столкновением систем управления и обеспечения двух враждующих стран. Но любители «альтернативной истории» часто задают вопрос: а что, если бы «система управления» Российской империей была бы выстроена иначе — так, что могла бы успешно решить вопросы мобилизации и обеспечения войск, задействованных на ее дальневосточной окраине? Ответим на него так: для «другой системы» надо было бы иметь «другую Россию», и будь такая страна создана, возможно, что Русско-японской войны и не произошло бы.
Автор — журналист и писатель, исследователь военной истории России.
