Очевидно: несмотря на общую растерянность, частичная мобилизация идет полным ходом. В голосах женщин слезы. Ранее завязавшие с алкоголем мужчины теперь развязывают. Кто-то уезжает — из страны или хотя бы с места своей прописки. Но при этом всем в целом недовольства не обнаруживается.
Российский человек, даже смутно представляющий себе, как разбирается автомат Калашникова, — действительно ли он готов сейчас принимать участие в боевых действиях? Он действительно чувствует себя в «осажденной крепости» и настроен на радикальные меры? Он действительно так верит голосу своей власти, раз отдает в ее распоряжение свою жизнь? По-настоящему желает всего этого?
Как и всегда в экстремальные времена истории: для понимания происходящего в мире явлений надо подключать мир идей и архетипов. Вспоминать умозрительные, метанарративные основания и примерять их к тому, что происходит вокруг. К осмыслению давно уже просится одна известная идея-метафора из французской антропологии ХХ века, из работ Жиля Делеза и Феликса Гваттари. Это идея о «машинах желаний». О том, как они работают и как ломаются. Свой подход они назвали «шизоанализ».
* * *
Что такое «машины желаний»? Коротко говоря — некие несомненные, полуавтоматические паттерны воли и сознания. Стабильно воспроизводимые и легко узнаваемые потребности. Волевые потоки, направленные к известным целям. Чувства, не знающие колебаний. Убеждения, одевающие мир в жесткие корсеты.
В общем, это расхожие установки, в которых мало кто сомневается. Такие установки зовутся «машинами желаний», чье бесперебойное функционирование обеспечивает нас рабочими и зрительскими местами в известной картине мира. Да и сама картина мира держится стабильным вращением их колес.
Откуда берутся «машины»? Однозначного ответа ни Делез и Гваттари, ни кто-то еще не дает. Но предположим, что это законсервированные настройки когда-то случившихся выборов нашей воли. Настройки человеческих желаний-влечений, закрепленные практикой ежедневных повторений. И легализованные властью общественного мнения и государства.
В «машинах» закрепляется тот психоэмоциональный запрос, что рождается из интимной, бессознательной области человеческого «Я». Из наших подпольных, трансцендентных источников.
Этот запрос попадает в замкнутый круг легального производства того, что мы называем реальностью. Следуя правилам производственного круга, желание-влечение становится цементом для повседневного узнаваемого и как будто необратимого реализма. Правда, от изначальной интимности, от возбуждающего предчувствия цели остается довольно мало. Работа «машин» превращает желание в обязательную к исполнению программу.
Например, есть желание индивида приобщиться к тому, что называется «миром идей». Желание, завязанное на известной потребности человека выходить за пределы имманентного, простого существования. В силу чего он, собственно, как-то и отличается от животной особи. Однако, попадая в пространство «машин», это желание радикально обрабатывается и локализуется.
Вместо потенциально бесконечного и таинственного «мира идей» индивид получает в пользование одну устоявшуюся и стабильно воспроизводимую идею. Например, идею великого государства, которая отрекламирована и представлена ему в качестве высшей и неоспоримой цели.
Фото: Станислав Красильников / ТАСС
Человек, не привыкший особенно разбираться в качестве глобальных умозрительных конструкций, как правило, готов принять все, что дают. И вот его трансцендентное по сути влечение уже мобилизовано и приписано к разряду совершенно «земных» конструктов. Причем таких, где от всего «идеалистического» остается разве что пафос «сакральной жертвы», на которую обязывается каждый, кто волей или неволей оказался под тенью великого государства.
* * *
Машинная легализация желаний, очевидно, делается не только через главного обладателя власти в обществе — через государство. Этим процессом активно занята вообще всякая социальная, в широком смысле, корпоративная система. Для человека она есть одновременно и среда обитания, и модель, стабильно транслирующая паттерны «правильного» поведения. Таких систем множество: от семьи до сетевого сообщества. И если тот, кто, находясь в системе, вдруг оказывается ей нелоялен или же просто не соответствует определяющим паттернам, — должен быть готов к наказанию или изгнанию.
Общее свойство для всякой «машины желаний»: если она хорошо отлажена и функционирует без помех, то ее воздействие будет иметь строго авторитарный характер. Она не допускает вариативности, дискуссионности.
Идеальная «машина желаний» соответствует общественному устройству по типу диктатуры. Там же, где мы видим полифоничность и разногласие, — пространство желаний еще не приняло машинный, системный характер. Или прежде работающие «машины» по какой-то причине сломались.
* * *
У создателей концепции «машины желаний» — Делеза и Гваттари — отмечается интересный момент. Они утверждают, что в самих «машинах» заложен алгоритм их поломки, их программного сбоя. Это объясняется тем, что системы человеческого бытия должны обновляться притоками неуправляемых, не подконтрольных желаний-влечений. Тем самым расчищается место для апгрейда, усовершенствования. «Машина», которая слишком долгое время не ломается, — это некачественная, регрессивная «машина». И производить она будет все худшее и худшее качество бытия. Ведь никакая системная легализация до конца не овладеет подпольными импульсами воли, которые никогда до конца не станут тождественны ни одной из них. А если какой-то системе все-таки удастся осуществить амбициозные цели и своими правилами и запретами она совершенно подавит своеволие и хаотичность, — то тем самым она искоренит и собственный источник существования. Такая «машина» в итоге сломается окончательно.
* * *
Вернемся к частичной мобилизации. То, что мы сейчас наблюдаем, есть результат концентрированной обработки государством человеческого желания приобщиться к чему-то великому, глобальному, бытийному. Такое желание вполне антропологически естественно. Всякому индивиду свойственно искать подтверждение, что он есть не просто «тварь дрожащая», а избранное существо.
Фото: Александр Щербак / ТАСС
В пределах российской истории такая обработка ведется уже много веков. И у нее есть своя, российская специфика. «Приобщиться к великому» означает здесь: поступить в безропотное, но подотчетное служение великой российской власти, которая есть концентрат Бытия. Которая вместо Бытия. Зов государства вместо онтологии. Идея Бытия слишком умозрительна, далека и непонятна российскому человеку, который никогда не добирался до философских рефлексий. Ни прежде, ни сейчас. А государство — оно всегда уже здесь, вблизи. Оно представляет для российского человека зримую онтологическую непрерывность. Оно безостановочно повторяет главный онтологический тезис: Аз Есмь. Ну и далее: Москва — Третий Рим, Кремль — русский Ватикан.
Крайне слабый философский бэкграунд и отсутствие настоящей онтологии приводят к тому, что российская машина власти получает в глазах российского населения неоспоримый бытийный статус.
Становится почти невозможно представить себе картину мира, в основании которой этой машины бы не было. Мощнейшее психосоматическое и смысловое замещение, каких в истории встречается немного. По итогу российская машина власти утверждается как абсолютная машина желаний.
Не всяких желаний вообще, но тех, на которых держится базовая идентичность всякой человеческой особи. Наверное, достаточно даже одного, но основного желания. Ибо мало чего так хочет человек, как самому поверить и потом во всеуслышание заявить: «Не тварь я дрожащая, а право имею!»
Когда желание «приобщиться к великому» проходит через фильтры машины власти, происходит интересная трансформация. Поскольку эта машина сама и есть то «великое», что должно быть «началом и концом», — самым полноценным приобщением к нему будет абсолютное совпадение с его волей. С волей «машины власти». Индивид, вожделеющий «величия», — должен заменить свою персональную волю на волю машины. Иными словами, максимальное «величие» здесь тождественно полной исполнительности и покорности. Желание «не быть тварью» оборачивается в желание исполнять приказы, исходящие от машины. Если и не совсем с «пламенным сердцем», что было бы идеально, — то как минимум с бесповоротной готовностью. Человек больше не задается сложными вопросами о том, что есть «великое» и что значит «имею право», — он просто делает то, что повелит ему по умолчанию великая машина власти.
Так и работает сейчас российская частичная мобилизация.
Воля машины заняла то место, где прежде находилась воля этих уже не молодых, в основном, мужчин. И женщин, которые их провожают. Но, вероятно, воля машины заняла это место задолго до сегодняшних дней.
Она занимала его все те годы, когда россияне уверяли себя: «Там, наверху, лучше понимают, что значит — вставать с колен!» А сейчас мы наблюдаем лишь следствия. Исполнительность и покорность. Источник желания людей, которые держат на руках повестки, — уже не в них самих. Он в той системе, что эти повестки им раздает.
Церемония поднятия флага в школе на торжественной линейке. Фото: Артем Геодакян / ТАСС
* * *
Как считали французские шизоаналитики — поломка машины желаний случается в тот момент, когда она очевидным образом замещает собой непосредственные желания людей. Ей тогда становится неоткуда брать импульс, психическую энергию для своей работы; она переходит на холостой ход и больше не производит сколько-нибудь значимую модель реальности. Она начинает производить фейки. Вот тогда желания пробуют искать себе иной путь наружу. Образуется пространство, где человеческие влечения и вырастающие из них идеи и смыслы больше не подчиняются единому конвейерному стандарту и начинают существовать свободно, параллельно друг другу. Не в качестве непреложных законов — но в качестве гипотез. Мы, россияне, видели это на своем примере весь перестроечный период. Это продлилось до тех пор, пока мы, непривычные ни к гипотетичности, ни к рефлексии, — не пожелали опять получить единый и простой для понимания стандарт. Мы реставрировали известную нам машину желаний, которая приравнивает голос власти к голосу бытия. И теперь машина мобилизует нас, уже не спрашивая, хотим ли мы этого.
Вероятно, есть определенная российская особенность в функционировании машины желаний. Она может настолько плотно срастаться с человеческой волей, что, переходя на холостой ход сама, — выхолащивает и эту волю. Зарывает от онтологических источников, консервирует эмоции и разум в рамках собственного «машинного отдела». А при финальном падении увлекает за собой и всех своих исполнительных служителей.
Однако есть вероятность того, что голос бытия не будет полностью заглушен агитациями и призывами, которыми машина стремится заполнить всякое свободное место. Что мы еще раз успеем поставить перед собой вопрос: что значит не быть «дрожащей тварью»? И еще раз попробуем на этот вопрос ответить.
