По подсчетам Управления верховного комиссара ООН по делам беженцев, в Европе находятся около 7,3 миллиона вынужденных переселенцев из Украины. В том числе, 2,5 миллиона человек — на территории России. Отечественные власти, как сообщает ТАСС со ссылкой на источник в правоохранительных органах, уверены, что РФ выбрали больше 4 миллионов украинских беженцев. Это в два раза больше, чем в 2014 году.
Всего, по сведениям ООН, свои дома покинули больше 12,6 миллиона граждан Украины. Это около четверти населения страны.
Лишние люди
«Хочу вернуться. Хочу в Украину. Вернуться домой, в свий край, до своих людей», — Ксения Григорьевна говорит, мешая русские и украинские слова. Ксении Кравченко 91 год. Она родилась в Гомельской области. В 1941 году семья бежала на Украину. Родной хутор Малая Дубровка сожгли во время оккупации.
Ксения Григорьевна жила в Донецкой области в поселке Владимировка. На войну отсюда ушли 364 человека. Вернулись 64. После Великой Отечественной в селе работал совхоз. Здесь выращивали овощи и фрукты, в консервном цеху закатывали соленья и варенья. Поселок был довольно большим: по сведениям переписи 2001 года, здесь жили больше 1,1 тысячи человек, работала школа, клуб с библиотекой, медпункт, почта.
Кравченко Ксения Григорьевна. Фото: Надежда Андреева / «Новая газета»
«В поле в совхозе работала, на огороде работала. 25 соток огород у менэ. Садила помидоры, капусту, перец сладкий и горький, и все це поливала, подкармливала, пушила и убирала», — с удовольствием описывает Ксения Григорьевна свое домашнее хозяйство. Кроме овощей пенсионерка выращивала кукурузу на корм своим курам и уткам.
О конфликте 2014 года пожилая женщина почти ничего не знала. В 2016 году Артёмовский район, где расположена Владимировка, по постановлению Верховной Рады Украины был переименован в Бахмутский, но Ксения Григорьевна называла его по-старому. В поселке по-прежнему жили украинские, белорусские и русские семьи. К соседям продолжали приезжать в гости родственники из Ростова.
В марте 2022-го село оказалось в центре боевых действий.
«Снаряды начали кидать через мою хату. Я оглохла от того звука. Стояла около хаты. Солдаты ехали мимо и меня забрали. Як стояла, так и пишла. Пидсадили менэ на машину. И куды привезли, не знаю», — разводит руками Ксения Григорьевна.
Судя по видео, размещенным в Telegram народной милицией «ЛНР», Владимировка практически уничтожена.
Раньше Кравченко не бывала в России. Ей трудно запоминать незнакомые названия. Как она оказалась в Энгельсе, Ксения Григорьевна рассказать не может. Сейчас она находится на лечении в местном противотуберкулезном диспансере.
Здесь с беженкой познакомился волонтер саратовского Красного Креста Аман. «Я понимаю, каково ей сейчас — в совершенно незнакомом месте, среди чужих людей», — говорит юноша. Он вырос в интернате для незрячих и слабовидящих.
В 18 лет с выпускника сняли инвалидность. «В МСЭ сказали: у нас нет документов, подтверждающих, что ты был инвалидом с детства», — рассказывает Аман. Больше года он пытался найти работу. Устраивался дворником, грузчиком, но из-за слабого здоровья долго не продержался. Аман случайно узнал, что копии документов о детской инвалидности хранятся в Пенсионном фонде. Пригрозил МСЭ судом. Получил вторую группу.
Из своей пенсии в 17 тысяч рублей молодой человек каждый месяц перечисляет Красному Кресту по 2‒3 тысячи на гуманитарную помощь.
«Еще до спецоперации я купил новую подушку и одеяло на случай, если приедут гости. Но я человек необщительный, друзей у меня почти нет. Эти вещи мне не особо нужны, могу поделиться», — рассудил Аман и отдал постельные принадлежности беженцам, над которыми шефствует Красный Крест. Отнес Ксении Григорьевне запасные носки, старый телефон и чайник. По своему опыту Аман знает, что в казенных учреждениях «дают один стакан компота в каждый прием пищи, но ведь после ужина до отбоя хочется пить».
«Я сделал не так много в помощи беженцам, как хотелось бы. Мне грустно от собственного бессилия», — говорит Аман.
Фото: Надежда Андреева / «Новая газета»
Пенсионеры — самая уязвимая часть беженцев. Получать украинскую пенсию, находясь в России, технически невозможно. На российскую пенсию могут рассчитывать те, кто имеет официальный статус беженца, вид на жительство или паспорт РФ.
Официально беженцами в России считаются только 304 человека. За первый квартал 2022 года статус оформили два человека.
Для получения гражданства нужно пройти медкомиссию (до июля эта услуга была платной и стоила 7,6 тысячи рублей с человека), перевести украинские документы (только перевод паспорта в Саратове обходится в 2,5 тысячи рублей) и заверить их у нотариуса, предоставить четыре фотографии и заплатить пошлину в 3 тысячи рублей. Даже поездки в областной центр, где проходят бюрократические процедуры, требуют существенных для пожилого беженца расходов. Для женщин становится проблемой документальное подтверждение смены фамилии при замужестве. У многих нет при себе свидетельств о рождении и браке. Запросы в архивы на территориях, где проходит спецоперация, идут месяцами.
Для оформления российской пенсии беженец должен дополнительно подать в ПФ документы о трудовом стаже и среднемесячном заработке за любые 60 месяцев работы подряд до 1 января 2002-го, пенсионное дело и справку от украинских чиновников о том, что выплаты на территории Украины, «ЛНР» или «ДНР» прекращены.
Туда и обратно
21 февраля в Саратов прибыл первый спецпоезд с 1300 эвакуированными жителями Луганской области. В мае в область привезли беженцев из Мариуполя. Летом — из Харьковской области. По оценкам волонтеров, более 700 человек поселились в четырех пунктах временного размещения в Саратове, Энгельсе и Балакове. Еще около 1000 человек, по подсчетам Красного Креста, сняли квартиры.
В августе беженцы из Луганска и Мариуполя начали возвращаться домой. Территория Луганской области полностью перешла под контроль РФ. Саратовская область взяла шефство над Сватовским районом. Туда отправили саратовских врачей. Региональное правительство пообещало выделить из резервного фонда деньги на стройматериалы для ремонта зданий. В Мариуполь люди поехали, надеясь на обещанную российскими властями реновацию, — торопились оформить документы на разрушенное жилье.
У многих там остались пожилые родственники. Беженцы возвращались, чтобы до холодов построить старикам печки.
В отечественном новоязе появилось слово «реэвакуация». «Люди начали возвращаться на Донбасс. Люди поверили в мирную жизнь и хотят жить у себя дома», — заявлял в начале августа генсек «Единой России» Андрей Турчак.
Как выяснил РБК, общих статистических данных о том, сколько украинских беженцев вернулось из России, не существует. Власти Курской области в августе сообщили, что из 9,4 тысячи вынужденных переселенцев к местам постоянного проживания выехали 3,1 тысячи. Из 3,2 тысячи беженцев, находившихся в Нижегородской области, уехали домой около тысячи. Об отправке части переселенцев на родину отчитались власти Владимирской, Волгоградской, Псковской, Калужской области.
Военно-гражданские администрации Херсонской и Запорожской областей сообщали, что, «получая объективную информацию о мирной жизни в родных городах и селах», к ним возвращаются жители, бежавшие вглубь Украины.
В сентябре миграционный поток вновь развернулся. За сутки 12 сентября в Ростовскую область въехало больше 17 тысяч беженцев. Как подсчитал «Коммерсантъ», около тысячи человек за одну ночь прибыли в Белгород и больше 400 — в Воронеж.
«Мы думали, что пересидим в Саратове какое-то время и вернемся. Но возвращаться, по ходу, будет некуда», — пишет одна из беженок Юлия в саратовском телеграм-чате помощи вынужденным переселенцам. «Начинайте новую жизнь здесь. Не ждите возврата», — советуют остальные.
Фото: Влад Докшин / «Новая газета»
«Мест просто нет»
«В ПВР «Сокол» прибыли порядка 100 новеньких. Много бабушек и дедушек, детей. Людей нужно одеть к зиме как можно быстрее», — пишут волонтеры чата «Помощь беженцам Саратов-Энгельс».
Судя по сообщениям, поток приезжих нарастает. «Доброе утро! Я из Мариуполя, сейчас в Таганроге. Кто-то может помочь добраться до ПВР в Энгельс или Саратов?» — спрашивает в чате Светлана. «В ПВР Саратова и Энгельса сейчас привезли партию беженцев. В «Соколе», например, более 250 человек. Мест просто нет», — отвечают те, кто уже находится в пункте временного размещения. «Что мне делать? Я в отчаянии!» — пишет Светлана.
Мариупольцам, вернувшимся домой в надежде на нормализацию обстановки, стало ясно, что перезимовать в разрушенном городе не удастся.
Всего в 59 регионах России действуют 647 ПВР (в 2014 году их было 604). В них живут 33 тысячи человек. Большинство пунктов находятся в глубинке (в Москве и Петербурге не открыто ни одного), где нет работы. Более-менее трудоспособные беженцы стараются самостоятельно искать жилье в крупных городах. В ПВР остаются старики, семьи с инвалидами, люди с последствиями ранений, многодетные матери.
«Всех этих людей наша страна приняла как родных, оказывая беженцам любую посильную помощь», — утверждает в новостях Первый канал.
Государство оплачивает только питание (415 рублей на человека в день) и койко-место (913 рублей в сутки). Эти деньги перечисляются из федерального центра в регионы, которые расплачиваются с ПВР
(в основном пункты оборудованы в недорогих санаториях, традиционно обслуживавших льготников по соцпутевкам). На руки беженцам эти суммы не выдаются. Как отмечает РБК, с 2014 года бюджетная дотация на питание и проживание в ПВР увеличилась на 66%, хотя продукты за это время подорожали почти вдвое.
«Всегда нужны: зонты, чемоданы, одеяла, постельное белье, полотенца, пряжа и все остальное для рукоделия», — говорится в закрепленном сообщении волонтерского чата. Для подростков, которые окончили школу и переезжают из ПВР в общежития колледжей, нужна мелкая домашняя утварь. Для школьников — настольные лампы и «хотя бы один компьютер на ПВР, чтобы готовить презентации, в школе требуют — вынь да положь». Для малышей — ковры, потому что «плитка на полу очень холодная, а в комнате трое детей». Для бабушек (как выражаются беженцы, «для бусинок») — тонометры, слуховые аппараты, эспандеры, бандажи.
Многие беженцы, выезжая из дома в стрессе, хватали не самое необходимое, а самое дорогое.
«Кто что вез с собой, а я — краски и материалы для творчества. Дедушка к нам приехал — без одежды, но с удочкой. Пожилая пара — с пакетиком вещей и котом», — пишет Дарья из саратовского ПВР.
Семьи, самостоятельно снимающие жилье, несут еще больше затрат, чем люди в ПВР. «Доброе утро. Мы у вас новенькие, вчера приехали. Я, муж, сын 4,5 года и дочка 1,9. Мы с Луганской области. Нуждаемся в постельном белье, сковородке, детской кроватке. Немаленькая сумма ушла на дорогу и на снятие квартиры, мы еще не в силах купить это все», — пишет Ирина.
«Точка опоры в борьбе с ощущением бессилия»
Волонтерский чат организовала жительница Саратова Екатерина. По образованию она историк, по профессии — менеджер выставочных проектов. «24 февраля стало для меня шоком, — вспоминает собеседница. — Дело в том, что в 2020 году, когда из-за карантина был перерыв в выставках, я решила учиться анимации. Записалась в онлайн-школу киевского режиссера Алины Головлевой. Половина девочек в группе была с той стороны. Мы очень дружили, кто-то уже виделся лично. Вся эта история застала нас в одном чате. Несколько месяцев мы старались поддерживать отношения. Но в итоге меня забанили, а девочки-украинки ушли в отдельный чат».
«От безысходности и депрессии» Екатерина стала искать тех, кому может помочь. В общероссийском телеграм-канале помощи беженцам увидела сообщение беременной девушки Саши из энгельсского ПВР «Ударник». Она просила помочь собрать сумку в роддом.
Первыми подопечными саратовских волонтеров стали Саша с новорожденной Лизой и дядя Саша из Мариуполя. Он вместе с женой и собакой Мики прятался от обстрелов в здании школы. Жена Александра погибла. Он получил осколочное ранение и тяжелый перелом ноги. Собака отделалась шоком. Во время эвакуации раненый мужчина не смог нести Мики на руках. Получилось так, что песик уехал в Астрахань. Дядя Саша оказался в Энгельсе. Летом собаку удалось доставить хозяину.
Как объясняет Екатерина, «для Саши Мики — не просто домашнее животное. Это все, что осталось от его семьи, память о жене, единственное близкое существо».
По профессии Александр — слесарь, но еще долго не сможет работать, ходит на костылях. Волонтеры привозят для собаки корм.
«Зачем я этим занимаюсь? — переспрашивает Екатерина. — Конечно, я теряю нервные клетки. Но для меня это стало точкой опоры в борьбе с ощущением бессилия».
Спрашиваю, не пугают ли собеседницу истории активистов из других регионов, которые были вынуждены прекратить работу с беженцами под давлением властей? «Конечно, я боюсь, — с ходу отвечает Катя. — Паранойя развивается моментально. Раньше я довольно свободно высказывалась в соцсетях. Сейчас стала аккуратнее. Знаю, что в некоторые ПВР уже перестали пускать «самодеятельных» волонтеров, общаться с беженцами позволяют только «Волонтерам Победы» (всероссийское движение, работающее при поддержке Росмолодежи. — Н.А.).
В чате всего около десяти активных помощников. Как говорит Екатерина, «это женщины старше 30 лет, состоявшиеся в профессии, с широким кругозором».
«Я, наверное, самая старшая. Мне 59 лет, я уже пенсионерка», — говорит Ольга. Она живет в пригородном поселке. Благотворительностью раньше не занималась. Вопрос, почему решила помогать беженцам, Ольгу удивляет: «Когда мне прислали ссылку на чат, как можно было пройти мимо? По-моему, тут без вариантов».
Ольга отвезла в саратовский ПВР «Сокол» домашнюю консервацию и одежду, которой могла поделиться.
«Написала в группу поселка. Соседи стали передавать со мной вещи, потом сами поехали. Друзья подключились. Пишут: заезжай к нам, набрали тебе сумку».
Фото: Олег Харсеев / Коммерсантъ
Ольга ездит в ПВР два раза в неделю, «но бывает и четыре». «Решила вести уроки вязания для беженцев. Вытащила из дома все нитки и спицы. Но сначала у людей не было потребности творить. Им хотелось забиться в уголок».
Волонтер Наталья работает в IT. Раньше ни в каких общественных инициативах не участвовала. «Когда началась спецоперация, я переживала все положенные стадии принятия — отрицание, гнев. Появилось желание что-то сделать. Что я могу, если могу немного?» Наталья курирует энгельсский ПВР «Покровск» — восьмиэтажную гостиницу, семь этажей которой забиты беженцами из Мариуполя и Харьковской области. Выясняет потребности постояльцев и возможности добровольных помощников, сводит в огромную таблицу в гугл-доке, отслеживает «закрытие задач».
«Многие считают, что мы ничего не можем изменить. На самом деле, это возможно. Я не могу исправить ситуацию в целом, но хотя бы участвую в чем-то хорошем», — говорит Наталья.
Представители саратовского отделения Красного Креста ранее рассказывали журналистам, что поток гуманитарной помощи для беженцев от жителей и предприятий региона иссяк за первые два месяца спецоперации. «Возможно, корпорации, которые хотели сделать фотоотчеты о своей благотворительной деятельности, сделали это. Возможно, у людей наступила психологическая усталость: я купил 100 банок тушенки, сделал, что мог, всё, не хочу больше об этом думать. Возможно, выстреливают телерепортажи из Европы, в которых показывают, какие беженцы плохие, жадные, всё крушат», — говорил председатель регионального отделения Алексей Захаров.
«Даже моя близкая подруга считает, что беженцы должны выкарабкиваться сами. Я понимаю, почему многие саратовцы так думают, — говорит Екатерина. — У нас бедный регион. Половина города выживает на 20 тысяч рублей в месяц и одевается в секонд-хенде по скидке. Когда люди слышат по телевизору, что государство защищает и с распростертыми объятиями принимает чужих граждан, у саратовцев срабатывает чувство ущемленной справедливости: а почему не помогают нам?»
«В медпункте нет даже градусника»
Как говорят волонтеры и беженцы, сейчас самая острая проблема — лекарства. «В ПВР дают койко-место и питание. Медикаменты не предоставляют. В медпункте нет даже градусника, — пишет одна из жительниц ПВР.
— По российскому закону детям до трех лет положены бесплатные лекарства. Заведующий поликлиникой к нам приезжал. Сказал: денег нет. Ребенку моему лекарство купили волонтеры».
Не хватает даже простейших средств гигиены. «Максимум что может дать администрация — бутылку «Белизны», мусорные пакеты по рулончику на этаж, туалетную бумагу по рулону на комнату. Говорят, денег нет, надо искать волонтеров. На мои претензии отвечают: мы вас сюда не звали, вы сами приехали».
Как рассказывает волонтер Ольга, беженцы, самостоятельно снимающие квартиру в Саратове, пожаловались на то, что скорая отказалась везти в больницу свекровь с инсультом. «Фельдшер сказала: без полиса ничего не положено. Ребята обратились в платную клинику. С них содрали все, что можно».
По закону экстренную (в случае внезапного острого заболевания с угрозой жизни) и первичную помощь (например, наблюдение беременности) государственные медучреждения должны оказывать всем, в том числе людям без российского полиса ОМС. Как пишет РБК со ссылкой на пресс-службу Минздрава, с февраля за медицинской помощью обратились 108 тысяч вынужденно покинувших территорию «ДНР», «ЛНР» и Украины, 34 тысячи из них — дети. В сравнении с названным ТАСС общим количеством беженцев — 4 миллиона — очень немного. Не то чтобы в Россию бежали исключительно здоровые люди. Дело в том,
что расходы на лечение «бесполисных» пациентов оплачивает региональный бюджет. Поэтому местные больницы пытаются правдами и неправдами отделаться от таких посетителей.
По закону инвалиды, диабетики, пациенты с онкозаболеваниями, астмой и другими тяжелыми заболеваниями имеют право на льготные лекарства. Но, как объясняют представители поликлиник, установленное программное обеспечение позволяет внести в базу только граждан РФ с постоянной регистрацией.
Чтобы оформить инвалидность, нужно сначала получить полис ОМС и СНИЛС. Для этого, в свою очередь, необходимо хотя бы «временное убежище» — статус, который выдается на один год. Для его оформления нужно перевести, нотариально заверить украинские документы и дождаться очереди в ФМС.
Как подсчитала уполномоченный по правам человека Татьяна Москалькова, к концу июня меньше четырех процентов прибывших в Россию беженцев смогли получить временное убежище.
Фото: Артем Краснов / Коммерсантъ
«В каком же статусе находятся остальные люди?» — интересовалась омбудсмен на заседании экспертного совета и обещала сделать запрос в ФСБ и МВД. Что ответили ведомства, не сообщалось.
Российские пациентские организации рассказывают, что у беженцев есть проблемы с получением инсулина, а также антиретровирусной терапии ВИЧ. В «СПИД.ЦЕНТР» и «Пациентский контроль» с февраля обратились более 400 вынужденных переселенцев, находящихся в 23 регионах. Некоторые из них опасаются идти к российским врачам, так как по закону иностранцы с ВИЧ подлежат депортации. Никаких исключений для украинских беженцев в закон не вносилось.
Донбасс поехал на картошку
Статус временного убежища дает право официально работать в России, уплачивая налог 13%, а не 30, как иностранцы с патентом. Как пишет РБК со ссылкой на Министерство труда, в центры занятости обратились около 10 тысяч «вынужденно прибывших». Нашли работу 7 тысяч из них. Для тех, кто подал документы на гражданство, предусмотрены 10 тысяч мест в программах профессионального обучения.
Центры занятости предлагают те же вакансии, что содержатся в базе «Работа России». Почти все они — с зарплатой не больше МРОТ.
К тому же работодатели не хотят связываться с беженцами потому, что о заключенных с ними трудовых договорах нужно в течение 10 дней сообщать в МВД.
Россия признает не все украинские дипломы. Например, документы о высшем образовании, выданные украинскими вузами с 1992 по 2000 год, нужно предоставить для процедуры нострификации в Главэкспертцентр. Понадобится оплатить пошлину, подать оригинал документа, нотариально заверенный перевод, копию паспорта и документов о смене фамилии.
«В Энгельс приехала семья из Мариуполя с двумя детьми. Мама — медсестра с 15-летним стажем. Среднего медперсонала не хватает во всех наших больницах. Но ее нигде не брали на работу, потому что у нее не было с собой документов, подтверждающих категорию. Мы собрали ей 16 тысяч рублей на переаттестацию», — рассказывает волонтер Екатерина.
Мама другой многодетной семьи из Луганска не смогла устроиться на работу по специальности. Дома она работала следователем милиции. Местной полиции нужны рабочие лошадки, готовые трудиться «на земле». Но беженку не взяли из-за украинского гражданства.
Многие мамы больших семей из «ЛДНР» (все они выехали без мужей, которые попали под мобилизацию еще полгода назад) учатся на мастеров маникюра, парикмахеров, закройщиц. Волонтеры находят для них наставников, которые согласны учить бесплатно, собирают «ножницы, расчески, машинки для стрижки, пшикалки, обои для выкроек, книги и журналы с лекалами».
«Все беженцы из ПВР, у которых здоровая спина, сейчас копают картошку на полях вокруг Энгельса, — говорит волонтер Наталья. — Дёнщина у фермеров — 2 тысячи рублей. Люди невероятно рады такой сумме».
Фото: Влад Докшин / «Новая газета»
Гости дорогие
Хотя каждый отдельно взятый беженец находится в бедственном положении, общие траты бюджета на прием вынужденных переселенцев довольно велики. В 2014‒2015 годах, как подсчитал РБК, на обустройство беженцев федеральные власти выделили 13,5 миллиарда рублей. Больше 60% составили расходы на проживание в ПВР, 30% — на медицинское обслуживание.
В феврале 2022 года российское правительство пообещало каждому беженцу единовременную выплату — 10 тысяч рублей. Эти деньги идут из резервного фонда через регионы-распределители. Например, беженцы, оказавшиеся в Саратовской области, должны направлять заявления в Краснодарский край, за которым закреплены также Кировская, Оренбургская области, Марий Эл, Мордовия, Татарстан, Удмуртия, Чувашия и Пермский край. Рассмотрение документов растягивается на месяцы.
К концу июля были рассмотрены чуть больше 850 тысяч заявлений беженцев. Выплачено 8,5 миллиарда рублей. В середине сентября правительство РФ выделило на эти цели еще 800 миллионов рублей.
В конце августа президент Путин подписал указ о введении новых ежемесячных выплат для беженцев. Инвалидам обещано по 10 тысяч рублей в месяц. Такую же сумму планируют платить матерям-одиночкам. Опекунам — по 15 тысяч. Обычное пособие на каждого ребенка из семьи беженцев составит 4 тысячи рублей. До конца года на эти цели предполагается потратить 10,5 миллиарда рублей.
В течение месяца чиновники на местах отвечали беженцам, что никаких разъяснений по выполнению президентского указа не поступало. Документы у претендентов на новые пособия начали принимать только в конце сентября.
Как подсчитал Международный валютный фонд, статус временной защиты в Евросоюзе получили 3,9 миллиона украинских беженцев. 90% из них — женщины с детьми. В пересчете на количество коренного населения больше всего национальных ID-карт выдала Чехия (здесь число беженцев из Украины, получивших убежище, составляет 4% от числа постоянных жителей), Эстония (3,9%) и Польша (3,6%).
По подсчетам Организации экономического сотрудничества и развития, годовые расходы на одного беженца в Европе составят в среднем 11,5 тысячи евро. Как считают в МВФ, «преимущества от политики интеграции беженцев перевешивают краткосрочные затраты на помощь на первых этапах», так как в течение одного-полутора десятилетий приезжие из Украины «эффективно интегрируются в рынок труда ЕС».
