У Василисы Савоськиной — розовые кудряшки на голове и крохотное колечко в носу. Под рукавом толстовки, на левом запястье у нее парит маленький принц, держась за ниточки. На правом — вьется веточка разноцветных полевых цветочков. Василиса так часто смеется во время нашего разговора, что все время хочется улыбаться. Хотя говорим мы о разном, даже не о самом приятном.
О музыкальном детстве, о том, каково это — не чувствовать себя дома в стране, где ты родилась, и как ребенком и взрослой воспринимать «акцент» на цвете кожи.
«Один дедушка из Озерска, второй — из Конго»
Я родилась в Озерске. Это закрытый город, в который невозможно въехать без пропуска. Дедушка работал на химкомбинате «Маяк», на котором в 1957 году произошла техногенная авария. А я жила в Озерске два года. Мама уехала учиться в Москву еще перед тем, как я родилась, но вернулась, потому что дедушка заболел раком. Нужно было бабушке помочь, с дедушкой помочь. Он умер, когда мне было пять месяцев. Потом мы с мамой уже вместе поехали в Москву, и бабушка к нам приехала. У нас такая женская семья.
У бабушки — и армянские, и грузинские, и цыганские корни. Женщина-огонь. Это мамина мама. Дедушка, который из Озерска, — русский. А с папиной стороны — дедушка у меня из Конго, бабушка — татаро-башкирка из Уфы.
У меня всего намешано. Из-за этого нигде нет ощущения дома. Что очень угнетает. Мне очень хочется ощутить какую-то привязанность к месту, народности, культуре. Но она очень размытая.
В Озерск мы возвращались, наверное, раза три. К дедушке на могилу съездить, потом бабушка квартиру продавала. У меня очень странные ассоциации с городом. Я вспоминаю об Озерске какие-то очень травматичные штуки. Хорошие не помню. Я вспоминаю, как у меня кошка — мы на двенадцатом этаже жили — свалилась с балкона. Еще вспоминаю: мне лет шесть, наверное, я с закрытыми глазами решила перейти через дорогу. Не знаю, что это было — на спор, что ли. Меня чуть машина не сбила. И еще одно: я свалилась с качелей коленями на камешки, знаешь, такие на детских площадках раньше были. Болячка была практически до кости. Но эти воспоминания не какие-то грустные, а очень теплые. Детские. Просто в Москве я уже в «Непоседах» работала, с трех лет. В музыкальном коллективе. В Озерск возвращались — я снова ребенком становилась, а в Москву приезжала — была такой уже… Взрослой.
«Ты немножечко не такой»
С детства вместо того, чтобы разговаривать, — я пела. Повторяла всякие мелодии, которые слышала, и мама с бабушкой такие: «Ну все понятно». Училась в музыкальной школе имени Островского, ходила на фортепьяно и на хор с сольфеджио — классика жанра.
Из-за того, что я была в детском коллективе, нас постоянно отправляли на всякие кастинги, рекламы. От «Непосед» направляли, там большая база детей. Ну и представь:
тебе с пяти лет говорят, что тебя не возьмут в кино на какую-то крошечную роль, потому что ты — нерусская. Нужна русская девочка. Тебе пять лет, ты это слышишь — и ты такой: «Ну хорошо».
У меня папа мулат, и на нас всегда искоса смотрели. Папа — мулат, но его зовут Аза Аджанович и он — татаро-башкир наполовину. Но кто думает об этом? Мама тоже рассказывала, что когда она беременная ходила, и они с папой вместе где-то гуляли — бабки ей вслед кричали очень неприятные вещи. Это, получается, девяностые. Разнорасовая пара.
Фото: Виктория Одиссонова — специально для «Новой»
Для меня всегда так было. Каких-то суперотрицательных случаев в плане расизма никогда не было. Друзья всегда подкалывали на эту тему, это совершенно нормально. Самая расистская ситуация у меня была такая: я на первом курсе, тогда «Баду» было популярно (Badoo — социальная сеть знакомств. — Ред.). Все мои однокурсницы в нем сидели, я думаю — ну тоже сяду посмотрю. Интересно. И пошла на первое и последнее свидание вслепую, ну по соцсетям. Парень на пятой минуте начал мне рассказывать, как он любит черную культуру, что он в душе черный и вообще рэп — это самая лучшая музыка на свете. Я его послушала десять минут, потом говорю: «Так, извини, мне нужно отойти» — и ушла. Ну вот это было самое расистское, что было в моей жизни.
И до сих пор, когда человек с чего-то начинает говорить мне «я, в общем, в душе черный» — я такая: «ну, пожалуйста, нет».
Нужно говорить, если это неприятно слышать. Иначе легко начать себя накручивать. Не хамски, спокойненько сказать, что не надо этого делать. Если человек не принимает — отпустить.
«Россия представляет феминистскую песню»
К Маниже всегда такое же отношение было. У нас же вообще особенно от таджиков, узбеков стереотипно ждут, что это люди, которые приезжают сюда работать.
Наше с Манижей знакомство произошло очень странно, если честно. Я работала в кавер-группе и в какой-то момент поняла, что хочу чего-то другого, дальше расти. Так получилось, что в день, когда я сказала ребятам, что доигрываю пару месяцев и ухожу, — мне написала в инстаграме (компания Меtа, владеющая социальной сетью Instagram, признана в России экстремистской организацией. — Ред.) девочка. Я не знала, кто такая Манижа. И вот эта девочка пишет, что ищет в команду вокалиста, увидела видео, где я пою. Я говорю: «Да, давай попробуем». Она позвала меня на кастинг. Манижа с ребятами тогда базировались в квартире на Цветном бульваре. Я прихожу к человеку, которого не знаю. Не знаю, что за музыка. Не знаю, что за команда. Захожу в квартиру. Мраморный пол. Я такая: «Окей-окей». Какие-то мужчины таскают инструменты. Я не понимаю, что происходит. Выходит Манижа в халате из душа. Я думаю: «Я куда пришла, что вообще происходит?» Ну а она просто такая сама по себе. Вот такая. Очень домашняя. Но я-то закрытый человек! Я на всякий случай сестре геолокацию отправила.
Евровидение-2021. Фото: соцсети
В итоге музыканты туда тоже приехали, мы попели ее песни. И все. Она меня взяла. Это было пять лет назад. Нам вместе офигенно. Они всей семьей очень теплые, очень душевные. Манижа, мама, братья, сестры. Сейчас мы часто репетируем у нее дома. Там себя чувствуешь, как будто в гости приехал. Тебя накормят, напоят.
Когда у нас были отборочные на «Евровидение» — я не помню момента, когда объявили, что едет Манижа. То есть я просто «блэкаутналась» немножко. Помню, что сижу, все вокруг меня орут и меня трясут. Мне кажется, до самого последнего момента, пока мы не сели в самолет и не полетели, я не понимала, что мы едем. Правда, почти сразу стало понятно, что скучно не будет, — я как-то увидела видео с Жириновским, который читает текст «Рашн вумен» (Russian Woman — песня, с которой Манижа и ее команда представляли Россию на «Евровидении» 2021 года. — Ред.). Там он читает: «Сын без отца, дочь без отца». С таким возмущением, с таким примерно посылом: «Это что вообще? Мы кого посылаем на «Евровидение» Россию представлять? Ну не нравится ей что-то — ну пусть дома не нравится».
Мне, естественно, было легче, чем Маниже, — весь хейт на нее был направлен. Я смотрела со стороны на это, как на сюрреализм, артхаус.
Но было интересно смотреть вот за чем — труба забилась, ее пробивают, и мы смотрим, что оттуда вываливается. Мне кажется, что и Мане было не так сложно, как могло бы быть, потому что она уже привыкла. Но обсуждение же пошло в правительство. Мы сидели, на это смотрели… Ну что это?
Была, конечно, мысль — а вдруг не отправят? Стремно просто было. Там-то на конкурсе все было вообще по-другому. Конечно, был налет, что «вы из России, и надо с вами аккуратненько». Аккуратненько — ну не фоткаться. Например, с украинской командой. Они не смотрели в нашу сторону, уходили, когда наша песня играла. Мы, наоборот, специально стояли, когда они пели. Да и песня офигенная у них была, они очень классные были. От других команд тоже было такое — присматривались к нам. Типа, какого мы настроения. А мы там все — у кого цветные волосы, кто — со всеми пирсингами на свете. Скачем, орем. Россия представляет феминистскую песню. Нерусская девчонка. Многие знали ситуацию, которая происходила в стране у нас с Манижей. Мне кажется, это располагало к нам многих участников.
Я долго думала, кто для меня русская женщина? Какая она? Почему-то для меня русская женщина — это та, которая терпит все и вывозит все.
Я не знаю, почему так. Почему-то в моей жизни, вокруг меня, в России женщины какие-то суперсильные. Они без вопросов берут и делают. Я не знаю, это хорошо или плохо. Но обстоятельства так складываются.
«Немножечко сыкло»
У меня есть сестра Алиса. Она родилась, когда мне было почти семь лет. С сестрой работать сложно, но интересно. Семь лет вообще не ощущаются. Мы как будто погодки. Когда Алиска родилась — это был, правда, самый счастливый момент в моей жизни, когда ее домой принесли. Этот маленький комочек с красным лицом.
У нас есть совместный проект, мы выпустили первый трек «Подальше». В описании трека у нас сказано, что он передает состояние простого человека во времена неопределенности.
Здесь не может быть правды, но неплохо совсем
Ждать чего-то напрасно, нам конец уже всем
Забери меня. Забери меня подальше
Забери меня. Забери меня подальше
Вдаль мы все понимаем. Но бороться зачем
Кто сегодня был храбрым — завтра будет никем
<…>
Текст к нему я написала во время митингов в поддержку Навального в прошлом году. После «Новичка». Но песня подходит и сейчас. Мы с Алисой поняли, что хотим вместе делать музыку после февраля. До апреля я лежала с закрытыми шторами в квартире. А Алиса поняла, что не хочет больше ничем заниматься — только музыкой. И я поняла, что у меня лежит песня, уже год лежит и не выходит у меня из головы. Я тогда даже не поняла, про что написала — но песню надо отпустить. И сейчас она подходит как никогда.
Пока тексты у меня не пишутся. Время такое. Алиса пишет тексты, а я пишу музыку и аранжировку. Сложно слова подобрать так, чтобы это было не слишком агрессивно. Потому что я не хочу агрессивно себя подавать. И нужно же, чтобы это было безопасно.
Потому что в этом плане я немножечко сыкло. У меня тут мама, бабушка, у которой все не очень хорошо со здоровьем. Я не могу все кинуть и уехать, если что.
Но раньше, когда получалось, тексты писались про внутреннее состояние. Про любовь не пишется вообще ни разу. Пишется про не очень хорошие вещи.
«Хочу себя узнавать»
Сейчас я не строю планы прям далеко. Я работу нашла обычную. Пошла работать в «Яндекс.Практикум» куратором. Первый раз в жизни я — офисный работник. Это, конечно, убивает душу вообще полностью, но время занимает, что тоже хорошо. Когда концертов нет — деньги зарабатываю. Я так закрываю мысли. Рутинной работой. Ну и у меня собака совершенно наимилейшая — я все время или с ней, или работаю.
Выступление Манижи на премии «Камертон». Фото: Светлана Виданова / «Новая газета»
Сейчас многие, я в том числе, начали слушать классическую музыку, оперы, вот я «Бориса Годунова» Мусоргского просто заслушала до дыр. Там еще текст так подходит сегодняшней ситуации! Мне нравится параллелить. Что такая связь времен происходит. Мы не одни, получается. И во времени. И в ситуациях.
Ощущение, что мир сошел с ума, но есть люди, которые пытаются разобраться, где правда и что вообще происходит, — и это ощущение сильнее.
Мне кажется, что люди, которые верят в человечность и пытаются найти ее в окружающих, — сильнее тех, кто орет. Мне так кажется.
Про концерты в России очень непонятно все (в начале лета стали появляться новости о повсеместной отмене концертов Манижи и других российских музыкантов, выступивших против проведения специальной военной операции в Украине. — Ред.). В Самару мы даже не успели выехать. То есть условно завтра мы должны были ехать в Самару — а концерт отменили. Со Ставрополем такая же штука была. Сейчас вообще время такое. У меня все артисты, с которыми я работала, сейчас либо на очень закрытых тусовочках выступают, либо вообще не выступают и уехали.
В России я бы поехала… Я в Уфу хочу. Мы когда в прошлый раз на концерт в Уфу ездили, я не успела как-то ни с родственниками пообщаться, ни к бабушке съездить — у меня там бабушка похоронена. Мне еще понравилось, там так хорошо. Так много места, так много зелени. Папа ушел, когда мне было семь, поэтому я раньше особо ничего не узнавала про свои корни.
У меня всегда было больше понимания, что я — черная. Что у меня есть черная часть. Я понимала, что там музыка, искусство и все остальное. Но только в прошлом году осознала, что я, оказывается, наполовину еще и татаро-башкирка.
На ту же самую часть, между прочим, что и черная! И я думаю: а я же вообще ничего не знаю ни про татарскую, ни про башкирскую культуру. А я хочу. Хочу себя узнавать.
