«И тут все увидели, что лицо его опять меняется. Исчезает плавное человеческое выражение, горят не только глаза, но и ум. И появляется что-то далекое, призрачно-глухое. И ушки — да, да, ушки быстро шевелятся».
Многие помнят, наверное, нашумевший британский сериал «Черное зеркало», вышедший в прокат лет десять назад. Основная идея — массовое «расчеловечивание», стимулированное черными экранами электронных гаджетов. Эти «черные зеркала» мониторов и смартфонов тотальны. Практически они всегда перед глазами, они в каждой ладони. Они вводят в зависимость, действуют как наркотик — со всеми вытекающими побочными эффектами. Мир человеческий охватывается безвыходной технопаранойей.
Но, видимо, как каждая семья несчастна по-своему, так и каждый народ «расчеловечивается» своеобразно. Для «русского мира» есть свое «Черное зеркало», и возникло оно раньше.
Это сборник рассказов Юрия Мамлеева, которые были написаны еще в ранние перестроечные годы. По сути, показывает здесь писатель русский «глубинный народ» — задолго до того, как это название станет политическим мемом. И по сути, главным предметом является не столько сам народ, сколько та самая «глубинность».
Во-первых, в текстах Мамлеева напрочь рушится простое и плоское представление об идентичности, где осознаваемое «я» как бы равно самому себе. Персонажи Мамлеева никогда не тождественны так называемому себе, т.е. своей очевидной и разговаривающей социальной персоне. Такая персона — лишь зыбкое прикрытие для того, что ворочается дальше и глубже. Но не где-то неизмеримо далеко, в каком-нибудь платоновском «мире идей», а совсем рядом — рукой подать. Она, эта «глубинность», прорывается в зримую реальность не просто легко, а как бы в одно касание. Она и есть настоящая природа реальности — русской реальности. Тогда как все человеческие слова, и дела, и мысли — не то, не ими определяется главное.
Никогда в «русском мире» слова, дела и мысли не определяли главное. Не больше они, чем оболочка или изнанка.
В общем-то, оболочка или изнанка — здесь это одно и то же. А поиграть с оболочками «русский мир» охоч.
Но вот второе и главное. Когда «глубинность» прорывается и показывается, то становится совершенно ясно: нет в ней с платоновским «миром идей» совсем никакой схожести. Нет ни принципов формообразования, ни глобальной космической изометрии. По сути, в ней нет того, чем определяется «мир идей», — нет Логоса. «Глубинность» неопределима, бесформенна и алогична. Бессмысленна. Но в этом она и так притягательна для сердца русского человека, так интимна ему и всегда распознаваема им. Он чует «глубинность», как запах от закипающего куриного бульона, и с предвкушением идет на этот запах. В свое время Егор Летов, а за ним и Виктор Пелевин сказали, что «вечность пахнет нефтью», — наверное, в некоем русском геополитическом смысле так оно и есть. Но все-таки для самого расхожего представителя «русского мира», для того россиянина, который в потоке себе подобных ежедневно заполняет улицы, троллейбусы, метро и спальные кварталы, она пахнет куда более обыденно и по-родственному. Куриным бульоном, почему бы нет.
Если представить, что живший в XVII веке немецкий теолог и мистик Якоб Беме каким-то образом познакомился с русской «глубинностью», то наверняка признал бы, что это и есть
Ungrund — темная бездна, безосновность, лежащая в матрице всех вещей, существовавшая до Творения и вне Творения. Бездна, запирающая мысль.
Но там, где ум теолога видит нечто такое, русский человек чует дыхание родных просторов. Собственно, Федор Тютчев когда-то написал именно об этом:
О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
***
Юрий Мамлеев. Фото: Википедия
Персонажи рассказов Мамлеева — это прямые проводники русской «глубинности». Но проводники не сознательные, не нарочитые. Они как игрушки, куклы в ее руках. Они не чувствуют, что с них требуется какая-то аскеза, дисциплина, как это чувствовали древние греки в отношении к своему Логосу. Они просто отдаются «глубинности», прыгают в нее такими, как есть, как в заранее приготовленный гроб (из рассказа «Прыжок в гроб»). И та целиком их в итоге заглатывает. А дальше следуют трансформации, превращения, настигающие самых обычных, непримечательных обитателей коммунальных квартир:
«В это время дверь в комнату Саши — а была она как раз напротив кухни — распахнулась, и на всех глянуло кривоногое существо с козлиным взглядом и в каких-то лесных, корневых лохмотьях».
(Из рассказа «Удалой».)
Пожалуй, главная особенность русской «глубинности» в том, что она почти не знает дифференциаций. Нет четких границ между жизнью и смертью, светом и тьмой, душой и плотью. Это явственно проступает в языке. Где еще можно встретить такое выражение, адресованное к любителю животной пищи: «мясная душа»? Но русский человек не испытывает по этому поводу никаких неудобств. Ни насчет языка, ни насчет политики. «Все не так однозначно» — этот один из самых популярных сегодня слоганов, однако он подойдет к «русскому миру» вообще, в любое практически время.
Там же, где нет дифференциаций, нет ясно осознанных форм, нет и морали.
Русская «глубинность» в своих проявлениях аморальна по сути. Это довольно своеобычная аморальность, со своей прикладной логикой и даже с какой-то своей «аморальной этикой».
Необычайный феномен. Да вот, например, эпизод из разговора родственников со своей неизлечимо больной сестрой:
«— Ну проживешь ты еще полгода, и что толку? И себя изведешь, и нас раньше времени в могилу отправишь. Давай мы тебя схороним. Живую. Смотришься ты как мертвая. Тебя за покойницу любой примет. Схороним тихо, без шпаны. Ты сама и заснешь себе во гробе. Задохнешься быстро, не успеешь оглянуться. И все. Лучше раньше в гроб лечь, чем самой маяться и нас мучить. Думаешь, боязно? Нисколько. Все одно — в гробу лежать».
(Из рассказа «Прыжок в гроб»)
***
В начале века философ Николай Бердяев говорил, что дар формы весьма невелик у русского человека. Как будто растворен в пространстве русский человек, поглощен своим бескрайним равнинным пейзажем. А писатель Юрий Мамлеев в рассказах своих показал, что не столько в земных пространствах здесь дело. Иные, потусторонние причины показал. Так же и объяснил, почему русский человек к осознанию, к пониманию никогда не торопится. Ведь не только одно удовольствие испытывает он от своей «глубинности», словно от выпитого свежего куриного бульона.
Испытывает он от нее еще и сильнейший, запредельный ужас.
Ведь так уж есть, что бульон-то на костях и плоти мертвой птицы делается. Лучше об этом и не думать. Если «черное зеркало» не просто на стене или в ладонях, а внутри тебя самого, что тут делать?
«Ну и хорошо, что непонятно, Тань! Так лучше! А то с ума сойдешь, от понимания-то! От понимания того, что было! Не заводись, Танька, плюнь на понимание!»
(Из рассказа «Удалой».)
