Введение

Прощай, мой читатель!

Сейчас ты узнаешь такое, что, может, тебе больше и не захочется подать мне руки. Посмотришь ты вослед и скажешь: тьфу, приятель, на тебя. И слава богу, что раздружились мы и что не надо более, натыкаясь на какую ни то незамысловатую мыслишку, с замиранием любящего сердца думать: хоть бы не он был подписан под тем газетным листом, что вянет ещё в типографском прессе, хоть бы он помолчал в этом крике, то-то мы были бы ему благодарны за тишину.

Словом, те немногие любимые читатели, что помнят меня, — прощайте, наверное, поскольку и я хочу встрять и поведать о том, чему и сам был бы до крайности удивлён, прочтя подобное в пристойном издании. Я хочу доказать вам, что социалистический выбор в том виде, в котором он водился в нашем государстве семь десятилетий, и нынешнее опровержение его (или продолжение?) — действительно реальный шаг к будущему прекрасному обществу. И ещё:

Сказал и переведу дух. А ведь не иронизирую. Я действительно так думаю, и извинительный тон первых строк — от некоторой неловкости положения. Не будучи никогда членом КПСС и избавленный потому от необходимости объяснять успешные результаты осуществления социалистических и комдемократических идей в отечестве личными особенностями руководителей партии (тогда) и государства (теперь), я попытался свободно и, разумеется, научно определить влияние режима, который ещё долго (увы!) будет нас дожёвывать, на процессы изменения человека к лучшему в этом учёном, как я полагаю, труде.

«Ни больше ни меньше», — заметят наиболее терпимые из независимых критиков.

Точно так! Извините.

А теперь вы можете отложить книгу и далее не читать. Время у нас не деньги — оно действительно чего-то стоит. Но если вам любопытны мои доказательства, извольте.

Основная часть

I

«Нет ничего совершеннее человеческого организма. Прекрасны скелет, мышцы, нервная и кровеносная системы; железы внутренней секреции продуктивны, а органы чувств несут достаточно информации, чтобы головной мозг мог хоть иногда принять решение, способное сохранить уникальную биологическую конструкцию. Хвала и вложенному в нас разуму! Как хорошо, однако, что он сам не принимает участия в своём создании. Природа, на счастье, слишком мудра, чтобы полностью довериться тому, что она сотворила. Это оставляет надежду».

Слова известного философа, поэта и воздухоплавателя Винсента Шеремета я мог бы поставить к этой научной работе эпиграфом, если бы его уже не было.

Итак, нет ничего разумнее человеческого организма. В нём масса загадочных для его обладателя частей и механизмов. Человек будет познан последним во Вселенной, то есть не познан никогда. Однако кое-что ему о себе известно. Ну, например,

То, что мы по темноте своей полагаем неудобством, на самом деле есть благо. Боль, жажда, голод — это всего лишь знаки нашего тела нашему же мозгу. Дружочек! Ну предприми ты что-нибудь: перевяжи рану, попей воды или погрызи сухарик от прошлогоднего кулича. Организм отзовётся и, сам сигналя своим частям, снабдит их секретом из желёз, займётся перистальтикой и всем остальным.

Обслуживает нашу жизнь вегетативная нервная система без участия нашего необязательного сознания. Обзовём её первой сигнальной системой и сохраним её образ и номер в своей памяти, а сами отдохнём от науки, ненадолго предоставив место отступлению, до некоторой степени лирическому.

История патологоанатома Талалаева (не вся)

Прошу простить: только было мы настроились поразмышлять о высоком, как бац! — перестраивайся на новый лад. Что ж тут поделаешь, если память человека «не струганное бревно, но дерево, пусть и поваленное, но не лишённое ни сучьев, ни ветвей», как говаривал большой любитель русской жизни В.Т. Цыганков (к.п. 19.17). Так вот, ведя условною рукою по условному же стволу древа моей жизни (которую автор никогда не отделял от научных изысканий), вдруг нащупываю я ветку, на которой, словно на картинке дарвиниста, сидит лично Талалаев Александр Гаврилович и, ухмыляясь, говорит:

Могу ли я оторвать руку от сей ветви, чтобы без сожаления продолжить свои учёные изыскания? Нет, не могу! Жаль терять компанию, да и вы не будете в прогаре от знакомства с человеком, чьё имя, хотя бы и хорошо знакомое специалистам, до поры неизвестно широким слоям читающей публики. А ведь сей учёный гражданин пусть ненадолго, но встал (фигурально говоря, а по существу — лёг) на один уровень с величайшими людьми нашей истории. И будь порасторопней творцы социальной мифологии, не надо было бы выносить тела отработавших свое материалистических (в соответствии с их уже учением) призраков, а достало бы позвать гранитчика и сделать на Мавзолее новую наколку «Ленин — Сталин — Талалаев».

II

Итак, организм действует исключительно благодаря реальной информации, которой обмениваются его составляющие. Они объединены формой, которую мы воспринимаем законченным целым. Это целое — человек, венец, как мы самонадеянно полагаем, творения. Физическая граница — кожа. Она охраняет суверенитет особи в природе. Однако сама особь состоит из многого количества органов, имеющих свои границы, а органы — из неисчислимых суверенных клеток со своими границами — оболочками. И те из чего-то состоят!

Две великих революции в природе ничего хорошего не принесли. Ледниковый период и Всемирный потоп похоронили массу видов и изменили природу к худшему. Счастье, что они захватили лишь часть мира. То же самое можно сказать и о Великой Октябрьской революции. Замечу apropos, что все эти катастрофы имели место на территории бывшего СССР и прилегающих районов. Ничего себе ареал у нашего обитания!

Однако мы отвлеклись: значит, в природе всё имеет закономерность. И если наш организм состоит из различных частей, то можно предположить, что и мы часть какого-то организма. Суверенная, разумеется, часть.

— А, — закричали оппоненты, — но мы законченный вид! Печень, к примеру, не может существовать отдельно…

Минуточку, ну, во-первых, я бы не спешил ставить на нас крест.

Эти объединения и есть организмы (часть более крупных), и их жизнеспособность зависит от реальной информации, которой обмениваются его члены. От некой общей сигнальной системы…

История патологоанатома (продолжение)

Отец Александра Гавриловича — Гаврила Калистратович — после рождения сына и победы над Германией в сером габардиновом плаще, серой же шляпе и скороходовских ботинках отправлялся в Америку постигать тонкости процесса коксования. Пока другие командированные металлурги ждали теплохода с комфортабельными каютами, он сел в порту Констанца на румынский рудовоз и, не снимая плаща и шляпы, доплыл до Нью-Йорка. «Красный инженер отправляется в Питсбург» — писали газеты. В Питсбурге он почистил шляпу, плащ и скороходовские ботинки от красной рудной пыли и стал белым, как все, только без знания языка. Поудивляв американцев восприимчивостью к наукам, неизвестным им по словарям однокоренными словами и способностью наутро выглядеть много лучше хозяев, он вернулся в Макеевку, привезя в качестве подарков детям часы, а жене горжетку. Знания он применил так, что с хорошим коксом проблем у нас больше не было.

— Как там американцы? — спрашивали в семье.

— Не время. Санька вырастет — расскажу, — отвечал Гаврила туманно.

III

Вторую сигнальную систему открыл не я. (Чужой славы не надо.) Порядковый номер ей присвоил великий русский физиолог Иван Петрович Павлов.

Бог наделил способностью издавать звуки почти всех животных, большинство из них обладает голосом, многие — языком (с некоторой погрешностью к нему можно отнести систему звуков, означающих опасность, призыв к помощи, брачные намерения и т.д.), и только человека — речью. Точнее, возможностью объясняться словами, которую он в себе отыскал в глубокой древности и развил.

Можно спорить о значении слова в становлении человека как вида и о его роли в превращении высокоразвитых животных в людей, иной раз — с достаточно высоким интеллектом, но нас интересует не это.

Это, насколько мне не изменяет память, была та самая сигнальная система (вторая), которая помогала выжить организму — роду — в тяжёлых дореволюционных (доледниковых) ситуациях.

— Мамонт! — кричал первобытный человек, вернувшись из разведки ночью.

— Где? — спрашивал его иерарх.

— Там! — махал рукой разведчик.

— Где «там»? Ни хрена не видно. Ночь на дворе.

— Ну, это, так сказать, как его, как говорится, едренть, туды его в болото.

— Все на болото!

И голодное племя, поев мамонта, выживало ненадолго. А в другой раз кто-нибудь более развитый орал с дерева:

— Наблюдаю лесной пожар. К юго-юго-западу. Скорость ветра — три длины динозавра в секунду. Курс 180 градусов.

— Экая неприятность! Надо сматываться на северо-восток.

До появления религии, политики и искусства было ещё далеко.

История патологоанатома (продолжение)

К тому времени, как Александр Гаврилович вырос, Гаврила Калистратович ещё раз побывал в Америке уже как уважаемый профессионал. Известная сталелитейная компания пригласила его опять в Питсбург. Якобы похвастаться своим производством, а на самом деле выпытать: тем ли они идут путём (одним из двух) в прибыльном деле изготовления кокса.

Вот водят его по заводам — красуются. И все спрашивают:

— Ну?..

А Гаврила покуривает «Беломор», косит на сопровождающего из наших органов, присматривающего, чтобы он не выдал государственную тайну производства кокса, и молчит. Только когда время подошло прощаться и уже куплены были в заводской лавке подарки для жены и детей, сказал Гаврила Калистратович своим бывшим учителям:

— Занимаетесь вы ……! — тут он, понятно, употребил слово с продуктивным корнем, который те уже понимали.

— Значит, метод наш тупиковый!.. — ахнули американцы. — Спасибо вам за совет.

— Чего там, пользуйтесь, — сказал Талалаев и улетел с часами и горжеткой в Макеевку, по дороге сокрушаясь, не сказал ли лишку.

— Как там американцы? — опять спросили в семье.

Позвал он повзрослевшего сына, закрыл дверь, чтоб ни звука, налил по стакану и сказал:

— Не различаю.

— Совсем?

— Ну, разве что дураки там стеснительнее.

— И только?

— Да. Люди все одинаковые…

— Посмотрим, — сказал Александр Гаврилович с сомнением и пошёл учиться в медицинский институт на кафедру патологической анатомии, где, овладев знаниями и навыками, легче распознать, чем различаются люди и в чём они схожи. Открытию, которое он сделал, было далеко до Гаврилиного «не различаю». Но и оно кое-что значило:

Поделившись своими выводами со знакомыми терапевтами, пользовавшими пока ещё живых, и услышав от них, что и правда разницы нет, «разве что беспартийные дураки стеснительнее», Александр Гаврилович совсем было решил, что отец прав, однако научная этика требовала провести исследование до конца.

— А нет ли у них какого-нибудь специального партийного органа? — спрашивал Талалаев своего учителя, профессора Синельникова, путешествовавшего с телом Ильича в Тюмень во время войны.

Профессору нравилась пытливость студента, он обещал завещать ему доставшийся от Воробьёва дневник вскрытия Ленина, но лишь после своей смерти. А на прямой вопрос ответил двусмысленной латынью:

— De mortius aut bene, aut nihil. (О мёртвых или хорошо, или ничего. — Лат.)

IV

А теперь, братец читатель, редкая ты наша птица, воздадим должное природе. Состругав человека и наделив его многими достоинствами, она соорудила нечто, называемое в современной технологии «защитой от дураков». Как ни умнеют люди (впрочем, умнеют ли?), скольких знаний ни накопят, а натура всё способнее будет. Она словно бы знала, что человек во вторую сигнальную систему с годами натащит много такого, что хотя и украсит временное его пребывание на земле, и разнообразит песнями со словами, многословными проповедями, обещаниями политиков и любовными интригами, однако может поставить под сомнение биологический смысл человеческого существования — то есть продолжение жизни.

Теперь мне кажется, что мы малость увлеклись украшением и не заметили, что слова, по традиции воспринимающиеся как блоки реальной информации, уже давно играют и новые роли. Зачастую опасные для человеческого организма (в широком смысле толкуемого автором).

Не станем включать сюда искусства, пользующие слово и большей частью невредные. Иной раз они даже полезны тем, что дают возможность их создателям и потребителям имитировать свою необходимость пребывания в этом мире уже после того, как их биологические функции выполнены, детёныши (т.е. дети) выросли и сами дают потомство. Духовный опыт человека живёт, как эпифит, на информативной основе слова, не отбирая у него соки, а украшая, на манер орхидеи, висящей на какой-нибудь лиане. Так что не об этом речь.

Но в политике, в личном и деловом общении слово часто используется весьма вероломно.

Ну идут люди в болото на северо-восток. Поубивают друг друга. Которые уцелеют, корни едят да лягушек, малярией болеют. А их иерарх с вражеским уйдут на юго-запад, сядут на сухом и едят мамонта с сатрапами. Ждут, когда дети в болоте подрастут для новой битвы.

Или:

— Я полюбил вас навеки, будьте сейчас же моею!

Та уши развесила, стала без промедления его навеки, а у него любимая жена, дети и полчаса времени.

Или:

— Друг, доверься мне во всех делах.

Друг доверяется, а тот обирает его до нитки и ворует тему диссертации…

Подобные примеры можете продолжить из своего опыта. И свидетельствуют они о катастрофической ошибке природы, но…

Но!.. Почему один, едва войдя в дверь, вызывает симпатию, а другой с порога опознан тобой как плут? Почему без слов ты знаешь, кто любит тебя, а кто нет? И что ты любишь?

Без всяких слов…

Да, братец, мы с тобой на пороге открытия, хотя живём и не в Колтушах.

А потому, дорогой мой, «без всяких слов», природа зарезервировала за человеком во спасение организма-человечества ещё одну — третью сигнальную систему. Подсознательную. Ею можно научиться пользоваться, но научиться произвольно использовать её нельзя. Она несёт реальную, не управляемую умом и опытом информацию. И всё.

Называйте её как хотите — интуицией, симпатией, провидением, предчувствием, — не имеет значения. Она богата возможностями, но законсервирована до той поры, пока не настанет час, когда без неё не обойтись: не спасти род, вид и особь.

Но не грусти! Многое уже сделано нами для того, чтобы снять солидол с третей сигнальной и подготовить её к использованию.

История патологоанатома (продолжение)

Ничего не узнав у учителя о тайном органе, Александр Гаврилович отправился в Москву, где, возглавив прозектуру, продолжал вскрывать разнообразных в прошлом людей, не находя опровержений Гаврилиным словам.

«Неужто отец был прав? — думал он всякий раз, отложив скальпель. — Неужто не анатомия с физиологией виноваты в российских сквозняках, пронизывающих историю и современность, неужто идеология не имеет собственного органа — какой ни попадя захудалой железы, способной продуцировать враньё на манер адреналина, желчи или другого секрета?»

Унаследованный от учителя профессиональный интерес к покойному вождю привёл однажды нашего патологоанатома в главную очередь страны. Будучи человеком любопытным и понимая, что все стоящие рядом с ним и гуляющие вокруг, увы, через каких-нибудь 70–80 лет лягут на стол для вскрытия (смертность стопроцентна! пока), Александр Гаврилович вглядывался в лица соседей по очереди, стараясь понять: отчего их — пока ещё живых — так тянет к незнакомому трупу? Будь он им родственником или сделай для них доброе дело, или чти они его память в семьях — ещё хоть как-то можно было бы понять паломничество… Но ведь ничего этого не было.

Те, что управляли людьми, сидя в Кремле, стоя на трибуне или разъезжая на черных лимузинах, тоже были мёртвыми, но до идеала им было далеко. Их физиологические смерти почти никогда не подтверждали высокого прижизненного звания нежити, и, отойдя одним прекрасным днём в иной мир, они бывали скоро дезавуированы. Открывалось, что они состояли в обычных мертвяках, каковым становится почти каждый, вознесясь во власть в нашей бедной стране.

«Sic Locus est ibi mors securere graudient vite» (Вот место, где мёртвые служат живым — Лат.), — думал Александр Гаврилович по-латыни (потом он напишет эти древние слова на стене своего отделения в больнице), подразумевая медицинский смысл фразы, но теперь он скорее имел в виду метафору, и слово трактовал, как «поучают» и «руководят».

«Должно, должно быть всё-таки отличие», — продолжал размышлять он на родном языке и, увлёкшись, не заметил, как очередь, утончившись, втянула его в Мавзолей.

V

А теперь и вовсе отвлечёмся от предмета и бросим слово со всеми его функциями на ветер — пусть покружится, пока мы с вами будем заниматься рассмотрением компенсаторных возможностей организма.

Заметил ли ты, братец-читатель, что некоторых органов у нас по паре? Не горячись, это вовсе не дублирующие системы. Два глаза — чтобы стереоскопично видеть; два уха — чтобы слышать, с какой стороны подбирается друг; две ноздри — чтобы чуять, откуда дует ветер; руки — чтобы обнимать; ноги — чтоб бежать навстречу… И внутри кое-какие органы парные — почки там, лёгкие, testis у мужчин, фаллопиевы трубы у женщин работают с полной нагрузкой.

Словом, все в деле. Но если один из пары пострадает, другой возьмётся работать за двоих. И всякий раз — с большей сноровкой, чем та, на которую они были способны в нормальной жизни.

Я знал циркового артиста, родившегося без рук, который блестяще стрелял ногами и был непобедим в уличных драках, и безногого гребца на байдарке, обыгравшего олимпийских чемпионов, и легендарного лётчика Анохина, продолжавшего летать, потеряв в катастрофе один глаз. (Рецензент моей рукописи подсказывает мне, что он знавал многих певцов без голоса и слуха и видных руководителей без головы с одними только руками, но эти факты далеки от анатомии и физиологии. Вторгаться же в область социальной психологии — не наша задача.)

Компенсирующие возможности органов чувств ещё более поразительные.

Снаряжённый зрением, слухом, вкусом, обонянием и осязанием — человек совершенен как потребитель информации. Все рецепторы нужны для существования, но если вдруг, боронь боже, кто-то потерял зрение, тут же обостряются слух, обоняние, тактильная чувствительность до пределов невообразимых, глухота вынуждает работать глаза с поразительной остротой… Словом, организм, оказавшись без одного реального канала информации, начинает выручать себя перегруппировкой сил, обнаруживая большую ловкость.

Подытоживая этот раздел труда, заметим: угнетение одного органа, обрабатывающего информацию, необходимую для защиты организма, даёт толчок для более интенсивного развития другого.

История патологоанатома (продолжение)

Великий русский зодчий Щусев делал красивую вещь на заказ, однако, будучи человеком религиозным, учёл традицию и не вознёс почившее тело на постамент, а утопил его, как в могилу, ниже уровня земли. Такое архитектурное решение побочно породило уникальную профессию — предупредитель.

Попадающие с яркого света в сумрак Мавзолея паломники теряют (до адаптации) способность видеть, и тут стоящий в углу, невидимый вовсе человек монотонно, но твёрдо произносит:

— Осторожно, ступенька! Проходите, не задерживаясь.

Александр Гаврилович, углублённый в собственные мысли и предвкушающий возможность сравнить двух покойников, бессмертно поучающих живых, ступеньки не заметил, пропустив указание сотрудника мимо ушей. Оступившись, он упал навзничь, ударился затылком и надолго потерял сознание. Следовавшие за ним посетители молча поправили тело, чтобы оно лежало как-то организованно — в ряд, и прошли дальше, не задерживаясь. Потом кто-то сложил ему на груди руки.

Теперь он лежал хорошо.

Другие судорожно соображали, кто этот неизвестный человек, игравший, очевидно, в их жизни роль, равную основоположникам. Выйдя на свет, они спешили к газетным киоскам почерпнуть на этот счёт знаний и осторожно думали:

— Видимо, человечище-то матерый… Но почему на полу лежит?

Третьи, сравнивая на малом ходу лицо Александра Гавриловича с телом его соседа — Владимира Ильича, угадывали сходство и не без сочувствия замечали:

— А в молодости-то он интересней был — без бородки и усов. Что работа на благо народа делает с человеком…

Эти по выходу из склепа, не расходясь, толкались на площади. Обсуждая увиденное и поглядывая на Мавзолей, где по-прежнему значились лишь два имени, они укреплялись в своих догадках.

А когда спохватившиеся служители вынесли, наконец, Александра Гавриловича из усыпальницы, и он, глотнув свежего воздуха, очнулся, толпа всколыхнулась и тут же, избрав ходоков, направила их к ожившему телу с отчётом и за советом.

Талалаев же, придя в себя и оглядев депутацию, необъяснимым образом живо заложил большие пальцы руки за проймы жилета румынского пошива и, грассируя, произнёс, словно продолжал вечный спор с оппортунистами:

Продвигаясь к концу научного труда, вспомним, что виртуозное овладение речью создало опасные предпосылки для потери им жизненно важной для человеческого организма (общества) информативной функции «второй сигнальной системы». Опасность этого явления тем более велика, что значительная часть человечества по-прежнему верит на слово, полностью полагаясь на дар, отваленный людям природой для продолжения жизни.

Люди из прошлого (ЛП), сталкиваясь с людьми из будущего (ЛБ), становятся жертвами созданной последними искусственной (т.е. не человеческой) речи. ЛП верят обещаниям и планам, публичным откровениям и призывам, угадывая в омертвевших словах, как им кажется, реальный смысл. ЛБ тоже ещё далеки от совершенства: употребляя отдельные формулировки, содержание которых хотя бы частично подтверждается процессом существования социального организма, они продлевают коматозное состояние второй сигнальной системы.

VI

— Чуешь, любезный братец-читатель, куда я гну генеральную линию науки?

— Чую! — отчётливо «слышит» автор третьей своей сигнальной системой ответ любезного братца-читателя.

— Тогда вот тебе ситуация не из приятных. По радио говорят: «Сейчас на улице плюс двадцать, сухо, безветренно. В дальнейшем жить будет хорошо, надо только потерпеть некоторое время». Гражданин выглядывает в окно. Там точно плюс двадцать, сухо и безветренно. Пройдусь-ка, мечтает, вдоль железнодорожного полотна… Идёт… Навстречу ему — начальник дистанции пути. «Привет, — говорит, — уже 22.30. Только что прошёл почтовый до Пижмы, а те ядохимикаты, что здесь вылились из цистерны, оказывается, полезны для гипоталамуса». Гражданин смотрит на часы — точно 22.30. Где тот гипоталамус, он не знает, но думает: дай для его улучшения полежу на рельсах, тем более что следующий поезд до Пижмы через сутки.

Вздремнул он, а тут как раз тот поезд, что якобы прошёл раньше. Дальше гражданин лежит уже без одной ноги. Врачи подошли: «Ничего не беспокоит?» — «Нет, спасибо». — «А чего грустный? — спрашивают. — Из-за ноги? Так у вас же ещё одна есть». — «Нет, — говорит гражданин, — я не грустный, я даже чувствую облегчение килограммов на восемь — одиннадцать». — «А боль есть»? — интересуются врачи. «Мне и сейчас неплохо, только ботинок жалко, левый». — «Что вы, ей-богу, убиваетесь по пустякам! На кой он вам, раз у вас только правая нога? Ну, мы пошли, а то у нас до самой Пижмы такие же, как вы, лежат». — «Вы уж извините, — говорит гражданин, — меня за беспокойство, а как там на улице? А то я лицом вниз лежу». — «Плюс двадцать, сухо, безветренно». — «Ага, значит и вправду скоро будет хорошо». — «Да-да, непременно…»

— Понятен намёк, — сигналит мне братец-читатель. — Слово по-прежнему воспринимается гражданами как реальная информация, а оно уже частично утратило свою функцию.

Частично оно её сохранило, любезный братец, и это хуже, чем оно лишилось бы её целиком.

Функция творит орган, говорил великий русский физиолог Мечников, и автор, будучи полностью согласным с ним, считает, что человек станет совершенным, защищённым и безопасным для окружающего мира, развив органы третьей сигнальной системы. Для этого надо возложить на них роль основного коммуникативного канала в общественном организме. То есть пришло время запустить в дело компенсаторный механизм (неглупо сказано).

Как?

А так: лишить окончательно слово изречённое своей функции носителя правдивой информации.

Нам ли этому учиться!..

— Но и это не ответ, — сигналит изо всех сил заинтересованный в выживании человеческого организма читатель. — Что делать?

Что делать-то?

История патологоанатома (окончание, наконец)

Шли годы. Умер Гаврила Калистратович, оставив Александра Гавриловича наедине с открытой тайной. Попытки найти специальный орган лжи отвлекали патологоанатома от написания докторской диссертации, но результата не давали. Может, инструмент исследователя был не столь изощрён, как предмет, или носители попадались мелковаты. (Ну что там ему попадалось… Максимум — генерал тяги.) А тут как раз почил в бозе Леонид Ильич, и Талалаев, один из ведущих профессионалов, не без оснований рассчитывал на своё участие в деликатной работе. Однако, будучи от рождения беспартийным, он не был допущен к таинству. Вскрытие тела первого лица состоялось без него.

Тем не менее, отыскав облачённого доверием коллегу, поработавшего на одре, он попросил нарисовать патологоанатомическую картину усопшего. Коллега был осторожен:

— Холецистита не было, камней в желчном пузыре не было, язвы желудка не было…

— А мозги, мозги?! — нетерпеливо спросил Александр Гаврилович. Коллега испуганно оглянулся, затем взял Талалаева за пуговицу румынского костюма и отвёл в сторону.

— Только между нами.

— О чём вы говорите! Врачебная тайна! — успокоил его Александр Гаврилович.

Коллега развёл руками.

— Я и так вам сказал больше, чем имел право.

«Значит, вранье — это болезнь, на манер идеологии, — удручённо подумал Александр Гаврилович, возвращаясь в прозекторскую. Что делать?

Magistrum dixit: «Подобное лечить подобным».

Заключение

Что делать?

Лгать!

Развитие её поставит человечество на новую ступень развития и защитит от дури.

Теперь вы, надеюсь, сообразили, почему в начале труда я так высоко оценил вклад отечественной идеологии в развитие мирового общественного организма и самого человека.

Ни одна историческая формация не сделала столько для того, чтобы включить в работу скуповато припрятанные природой биологические механизмы. С первых декретов, с первых лозунгов и до последних сводок из Сирии мы лгали. У нас было лживо всё: политика, экономика, литература, искусство, наука… Партия, правительство (а теперь законодательная и исполнительная власть) сделали всё от них зависящее, но народ продолжал верить и верит теперь. Правда, часть людей с высокой степенью адаптации и развитой интуицией распознали цену продуцируемым системой словам, однако форейторы скакали намного впереди обоза.

Но не будем удручаться. Работа продолжается.

Когда-то Карамзин (есть варианты) одним словом определил, что делают в нашем отечестве (не те, разумеется, кто пахал, строил и молился). «Воруют…» — сказал писатель тогда. Теперь мы выросли, общество развилось, формула более не укладывается в одно слово, но в два: «…и лгут».

Но может быть, любезный читатель, этот путь к совершенству — наш особенный путь. И хотя он греет бедную душу и плохо одетое тело, есть и другие способы сохранить человека и человеческое, не оглядываясь назад и не устремляя свой взор в будущее. Может быть, взять за пример Сахарова, человека настоящего, воспринимавшего мир во всей сложности, сомневавшегося, заблуждавшегося порой, но не лгавшего никогда.

Может, и это способ спастись — не воровать, не врать, а использовать развитую за время социализма и после него третью сигнальную систему для того, чтобы защититься от тех, кто обещает свободу и счастье.

И не жди, любезный братец, от них ничего в помощь, распознавая ложь не только в посулах, но и в намерениях. А оценивая их, прикинь, сколь мало вреда они приносят природе, организму и твоему саду. Который возделывай сам.

К тексту прилагается таблица лиц, в разные времена лежавших в Мавзолее: ЛЕНИН — СТАЛИН — ТАЛАЛАЕВ.